Павлин... из подземелья... Снова он разворачивает свой пышный куст хвоста - этих сотни глаз, переливающихся, радужных, отделанных зеленым бархатом перьев, смотрящих прямо в душу..."Если я захочу, я разверну его, если нет - уберу и вообще убегу отсюда... - несомненно, думал про себя он, лениво укладываясь на пуфике перед рассыпанными зернами. - А то... Дурдом!.." - и многозначительно мотнув хохолком, этим будто крошечным кустиком с синими ягодками, отвернул переливающуюся головку от приближающихся шагов...Все постоянно спешили в этом здании, выходили с одной двери лифта в другую, с охотой и насильно, в самом деле - павлин был прав - здесь место страшноватое: одна половина была белой, другая черной, между ними крошечный мостик, пестрящий всеми цветами радуги. В белых лифтах, помещениях царили звуки падающих капель и тихого ручейка ("Лекарства, капельница!") - подумал павлин, со всем старанием убегая от приспособлений на установке о двух иглах, напоминавших вилку для розетки; постоянно подсвечивающиеся, на мостике была вешалка с наушниками - стоило их одеть, как голову взрывают тысячи самых резких, хаотичных звуков...("Хорошенькая иммитация жизни, к которой хотят вернуть - размышлял хозяин роскошного хвоста, что шлейфом тянулся по холодным и стерильным плитам, - Суета была, суета, пробивающаяся сквозь покой, получается, после суеты... только это?.. - и он с боязнью повернул глазки в сторону третьего, черного отделения - опять тихо, темно, и какой-то вечный накатывающий гул)."Право, в подземелье и то уютнее, чем когда покидаешь его и оказываешься вот тут..." - павлин остановился, смущенно выставив хвост - он не один, в руки хозяев жуткого помещения попала еще одна живая душа - девушка в черном коротеньком платьице в сеточку, которая заблудилась..."Вероятно, ее сбил с толку этот многоцветный корридор?" - с жалостью осторожно придвинулся было к ней он, приветливо тряся хохолком и подставляя спинку для ласки.- Малыш, это ты? - тихо, чтобы не слышали хозяева, спросила девушка, всматриваясь в черные бусинки взгляда павлина (он тихонько сказал: "Привет, да, это я" - на своем языке).- Я тебя уже видела, хороший!.. - девушка рассеянно гладила павлина, искренне радуясь, что не одна. - Веришь, я была во всех зданиях этого места... Оно ужасное!..Птица с синими ягодками на головке закричала, счастливо, громко, не боясь нарушить шумы и тишину - она выбралась из подземелья не напрасно, не зря обошла все кошмары здания, ее понимают!"Вместе мы справимся, выберемся!" - словно хотел сказать павлин, ласково касаясь девушки хвостом, но не мог...Это был ведь для всех других все тот же обычный носитель букета равнодушных роскошных глаз, красивый, но глупый и бесполезный, и никто не узнает, что он не один думает и не боится здания, не один... хочет покинуть навек его и... его подземелье...
Тихие шаги...Они раздавались при темной ночи, в лабиринте коридоров здания-посмешища, в котором я обитал.И уже тогда они казались мне знамением всего светлейшего и грустного, что было в моей жизни.А что, собственно, было в ней до этих загадочных шагов: лишь отчаяние, скупо заглушаемое едой иВечное одиночество из-за презрения?Тогда мне оставалось только робко любоваться природой - редкой, но незабываемой луной, затаившимися тенями в саду и мистическим ночным ветром.Но сейчас мне было не до этого - слышал шаги, которые будили всю высоту стремлений и любознательности, не испепеленных кетчупом и чипсами.Сам брел на них, словно околдованный. Огибал знакомые подвалы, нескромно украшаемые хламом и шумно реагирующие на мое грузное появление.И увидел чудо, благовейнеше само застенчиво приближающееся в моем направлении.Оно являлось хрупкой малышкой, одетой в приталенное серое платьице и настолько красивой и чудной, что я с ужасом забыл на миг, где у меня, сотрясающий душный воздух, язык.А когда он у меня нашелся, с трудом пропихнул скромный и удивленный вопрос: "Что ты делаешь?".Малышка повернула ко мне лицо, до этого момента что-то сосредоточенно смотрящее в пыльное зеркало.И в тот миг четко помню, как она изумленно-испуганно... пискнула и метнулась в сумрак горы мусора.Я вспомнил, что по странным обстоятельствам не живу рядом со слонами или бегемотами, которым уж точно будет безразличен безобразный вид столь крупного и нелепого сородича.Но странная крошка в сером трогательно скорчила прискорбную гримасску и пулей направилась ко мне. Ни слова не говоря, она принялась осторожно прикасаться носиком к моим рукам, как будто целуя их!Мне пришла мысль ответить ей лаской, которую так томился подарить девушке, что примет мое обрюзгшее существо; и в тот миг какой-то, заснувший в неге, мозг снова отказался контролировать меня...Что-то похожее происходило и с феерическим существом в бедном платьишке: оно еще немного всматривалось в меня, а потом исчезло во тьме.Только я собрался в пасть отэтого в сильнейшее уныние и расслышал знакомые призывы о пище желудка, являвшиеся причиной всех моих бед; думал, как их преодолеть, как малышка вернулась с огромной булкой, которая искушающе успела замаячить перед глазами.Но я, не отрываясь, переводил их на прямоугольную табличку, висевшую на шейке у крошки, все тыкающейся мило носиком в руки, как утешая меня.Табличка содержала в себе подпись: "Кэтрин -женщина-мышь".Долго мог сообразить, почему ее посмели так низко обозвать, но реальность все говорила за себя: поуговаривав меня съесть булку, она тихонько, прищелкивая и причмокивая, ест сыр.Кэтрин потом незаметно села ко мне на колени, осведомившись: не давит ли она, своим крохотеньким весом, на меня.А я только и успевал изумляться ее простоте и получал просто негу от ощущения маленькой теплой пушинки на себе.Она с потрясающей существо непосредственностью изрекла прежде всего, что "мне не надо ее бояться, и все предрассудки о сородичах про грызение ушей и болезни - небылицы!".Вначале мне казалось, что все это - игра, настолько волшебная, что можно пренебречь странностями Кэтрин.Это нельзя было не заметить, и все меня или усыпляло, или отвлекало от щемяще близкого будущего.Именно усыпляло потому, что малышка в сером не спешила ускользнуть от тьмы, в то же время, тянулась к свету, объясняя: "Мы хотим достать луну так же, как и вы... Но мы слишком маленькие для этого!".Пусть все, сказанное ею, было правдой, но оно не имеет значения: я слишком огромен для этого мира, мне уже в нем тесно; а все равно...Со странной малышкой чувствовал себя нужным и с восторгом понял: насколько она и "ее собратья" умнее и выше нас, не тратя лишних чувств на смеющуюся всяким движениям и безразличную еду.Она была для них просто благом, за которое надо быть в восторге не от блеклых денег, а от щедрости и милости природы.Последнее не воспринималось ею, как место сна и разминки костей.Это был целый мир, со своими фазами и сменами тона; непростительным падением было не замечать или презирать его обитателей.К поселившимся в моей жизни привычкам Кэтрин не думала относиться с насмешками: наверное, догадывалась, что не умею владеть собою и легко потому покоряюсь маленькому приятному, которое с детства навязывало себя лжезаботливым голосом и ввергло потом в такое разочарование, что уже тошно было знать о нем!И оно теперь твердо ощущалось мною как причина моей робости перед странною крошкой в сером – чувствовалось сознанием, будто есть только она, дивная и неповторимая, и я, страшнее и огромнее чудовища не сочинишь, просто не узнаешь...Узнал бы я тогда причину ее причуд, я бы с ума сошел, но томительно и успокаивающе тянулись дни существования - а с нею - жизни - в позорном здании.Первой вставала малышка и, обследовав, до невозможного покинутое, помещение, тихонько устраивалась возле меня. А я краснел и, давясь неловкостью, просил ее уйти.На что получал неизменно греющий и озаряющий всю пыль ответ: "Мы родные, почти такие же, как и вы!... Потому нуждаемся друг в друге, и, знаешь, ты смешной - не понимаешь этого! Не бойся, я не обижу, только чуть разделю с тобою твой сыр и отпугну наших кошек...".Упоминание этого усатого коварства должно было меня натолкнуть на испуг. И подлое чувство само застучало во все двери, терзая тенями.Пытаясь утешиться хоть отголоском ее голоса, я осторожно заглянул в глаза серой сказки радуги.Они приводили в лунное озеро, в котором блаженство утонуть, тем самым напрочь отбивали разум и голос.А я все, метущийся, пытался его вытащить из целебной глубины взгляда Кэтрин. "Почему ты веришь в"наших кошек"? Я ничего не боюсь рядом с тобою и готов спасти от всего..".Она погрустнела в ответ на мои слова - догадывалась о сомнениях, иссушающих все вокруг; тихо замечала, что кошки давно отрывают меня от светлой колыбели, ведущую к вечности.Но все говорила, что в моих силах прийти к желанному "кругу тишины, ведь я большой и мне он виден, я смогу"...Мог ли подумать, что не смогу, буду сомневаться в словах - в том понятии, которое и растит, и ускоряет высоту?Она меня минует, будет презирать, как и все окружающие: я не приложил силы воли победить свои слабости, не сдвинул мертвую точку сути, не отыскал в себе жала суеты и низменности...Все это гремит и гложет пропавшее, как больно осознавать: я слишком понадеялся на давно одряхлевшие крылья мечты и какой-то испепеляющий огонек желания.Виноват, безусловно виноват в том, что оно слишком переполняло меня, и так сытого и тоскующего, что позволил его себе иметь рядом с Кэтрин!Роб