ерть отца и благо от этой смерти: А золото спокойно в сундуках Лежит себе. Молчи! когда-нибудь Оно послужит мне, лежать забудет. [42, 356]. На наш взгляд, это ярко иллюстрирует картину ветхозаветного поклонения золотому тельцу: «Израильтяне увидели тельца и воскликнули: «Вот бог твой, Израиль, который вывел тебя из Египта!» » (Исход 32:1-20.) Однако совесть в Альбере еще жива и помогла ему на время избавиться от искушающих мыслей: когда речь зашла об «средстве», с помощью которого можно было бы отравить его отца, он пришел в негодование: Как! отравить отца! и смел ты сыну... Иван! держи его. И смел ты мне!.. [42, 359]. Но тут читатель обращает внимание изобилие оскорблений, присутствующих в речи героя, на угрозы; это позволяет сделать ему вывод, что гнев в душе Альбера не побежден. Подчеркнем, что окружающие не видят в поведении Альбера ничего дурного: Иван принимает его выходки за мужество и храбрость, Жид – за порывы благородства рыцаря, а Герцог – за вежливость и учтивость; мы считаем, что это является символом ошибочности идеалов Ветхого завета. По нашему мнению, внутренняя драма происходящего вполне соразмерна с потопом: «Наводнение было таким сильным, что скрылись все высокие горы и все, что имело дыхание жизни на суше, умерло» (Быт. 7:1-23.) Последние действия Альбера «Скупого рыцаря» показывают это: Герцог Что видел я? что было предо мною? Сын принял вызов старого отца! [42, 371]. Таким образом, мы можем сделать вывод, что Альбер испытывал стыд и гнев, который родился из реакции на скупость отца, укрепляясь духом неповиновения, это все свойственно морали Ветхого Завета, которая иллюстрируется ошибками Адама, Хама, культом золотого тельца (связанный мотив, так как из него развиваются другие). Губительность для души поступков персонажа вынуждала его нарушать нормы морали; это отражает один из лейтмотивов Библии – всякое неповиновение, грех (зло) недопустимо и, рано ли поздно, должно быть остановлено. Далее укажем, что Жид – немаловажная фигура в данном произведении; через данного персонажа иллюстрируются некоторыми героями Нового Завета. В данную эпоху все также прислушиваются к роли денег, к мнению того, кто их может дать или принять (как пример – некий безусловный авторитет, вызванный отношением Жида к деньгам: он ростовщик и оказывает денежные услуги рыцарству). От этого он смотрит на них с практичностью: Деньги? – деньги Всегда, во всякий возраст нам пригодны [42, 356]. Из этих строк читателю может показатся, что ростовщик – холоден и беспристрастен, но за такими словами кроется сильнейшая привязанность к материальным благам, что осуждается Спасителем: «Затем Он сказал им притчу: «Но Бог сказал ему: „Безумный! в сию ночь душу твою возьмут у тебя; кому же достанется то, что ты заготовил?“» (Лк. 12:15-21, 29-34.) Поначалу кажется, что в словах Жида можно усмотреть вывод из этой притчи о необходимости беречь свою душу, успеть совершить добрые дела при короткой земной жизни, когда он говорит: Как знать? дни наши сочтены не нами; Цвёл юноша вечор, а нынче умер [42, 356]. В этих словах он намекает на истину: «Помни о смерти и во век не согрешишь» [24, 8]. Но, наблюдая, как юноша рассуждает об отцовских богатствах, меняет свою позицию: Да, на бароновых похоронах Прольётся больше денег, нежель слёз. Пошли вам Бог скорей наследство. [42, 357]. Читатель видит, как еврей способен изменить свое мнение в связи со сложившейся ситуацией, ведь несколько реплик назад он желал отцу Альбера прожить еще и «двадцать пять и тридцать» лет; что, на наш взгляд, несколько роднит его Иудой; с которым он похож хитростью и стремлением услужить. Беседа Соломона с Альбером так же привычна, как речь Иуды с книжниками и недобрыми священнослужителями: «…и искали первосвященники и книжники, как бы погубить Его, потому что боялись народа. Вошел же сатана в Иуду, прозванного Искариотом, одного из числа двенадцати, и он пошел, и говорил с первосвященниками и начальниками, как Его предать им...» ( Лк. 22:8-20.) Сам Жид считает это лукавство чувством юмора, причем такого, о котором складывается самое негативное впечатление у его собеседника: Жид: Виноват! Простите: я шутил. Альбер: Иван, веревку. Жид: Я... я шутил. [42, 358]. Но доверия слова еврея не вызывают; по нашему мнению, это также указывает, что он если и раскается в своих советах, обдумав их ужас и нешуточность, то будет поздно, подобно тому, как расскаялся его библейский прототип: «Тогда Иуда, предавший Его, увидев, что Он осужден, и, раскаявшись, возвратил тридцать сребренников первосвященникам и старейшинам, говоря: согрешил я, предав кровь невинную. Они же сказали ему: что нам до того? смотри сам. И, бросив сребренники в храме, он вышел, пошел и удавился» (Мк. 27:62-66.) Следовательно, мы можем сделать вывод, что Жид также выражает некоторые библейские мотивы, ярко отраженные и в Новом Завете – чрезмерным авторитет денег и угождение своим желанием (параллельный мотив). Очевидно, что они не приносят ничего положительного душе героя и окружающим, так как косвенно грозят повторить трагическую историю Спасителя и Иуды (мотив-символ, главный). Подчеркнем, что Барон косвенно объединяет и сына (Альбера) с Жидом, и Герцога с Альбером. Читатель может сделать вывод, что он – главный герой данного произведения. При внимательном рассмотрении текста мы выделили еще одного главного героя, с которым взаимодействуют все вышеперечисленные – богатство (также указываемое в тексте как «золото», «деньги»). С первой репликой Барона мы сталкиваемся с тем, что с богатством он взаимодействует по-своему, будто общается с ним, как со старым приятелем: Весь день минуты ждал, когда сойду В подвал мой тайный, к верным сундукам. Счастливый день! [42, 366]. Так же и богачи славят свои сокровища, полагая, что имеют счастье и право хвастаться им: «…эта бедная вдова положила больше всех, клавших в сокровищницу, ибо все клали от избытка своего, а она от скудости своей положила все, что имела, все пропитание свое» (Мк. 12:38-44.) Читатель поражен, как герой называет сундуки с золотом «верными», каким высоким эмоциональным тоном пронизана речь, которая указывает на высший подъем души. Он узнает, чем вызван этот подъем: Что не подвластно мне? как некий демон Отселе править миром я могу; [30, 366]. Также ощущает себя царь Соломон, что отпадает от Бога: «Он долго жил и было у него много жен-язычниц, и все они были идолопоклонницами, не знавшими живого Бога» (Третья книга Царств 6:12-13.) Отметим, что Барон, знает: золото – не просто металл и средство накопления, они добываются нелегко: А скольких человеческих забот, Обманов, слёз, молений и проклятий Оно тяжеловесный представитель! [42, 367]. Но себялюбие «перебивает» голос совести и Барон отрицательно или с презрением отзывается о всех, кто трудами и с риском достал для него денег (отдать как долг): А этот? этот мне принес Тибо — Где было взять ему, ленивцу, плуту? [42, 367]. Чем нарушает Заповедь, дарованную Учителем: «Не судите, да не судимы будете» (Мф. 7:1-14.) Читатель постепенно наблюдает, как золото все больше и больше приобретает значимость для души героя, словно он владыка мира, имея власть над ним. Мы можем сделать вывод, что это имеет общий мотив с возгордившимся ангелом (врагом рода человеческого, после выступившим в обличии Змея), прочитав следующие строки: Я царствую... но кто вослед за мной Приимет власть над нею? Мой наследник! [42, 369]. Наблюдаем, какими гневными словами обращается отец к единственному сыну лишь потому, что тот его законный наследник; он не желает делить золото с ним, ни с кем, и читатель может догадаться, что он нарушает еще одну Заповедь: «…и кто захочет судиться с тобою и взять у тебя рубашку, отдай ему и верхнюю одежду» ( Мф. 5:38-48.) Хотя сам Барон уверен, что вправе обладать деньгами, не делясь ими с сыном, оправдываясь лишениями и страданиями: Кто знает, сколько горьких воздержаний, Обузданных страстей, тяжёлых дум, Дневных забот, ночей бессонных мне Всё это стоило? [42, 369]. И так, мы видим, что данный герой прибегает к самооправданию, «широкому пути», что не одобряется Учителем: «Входите тесными вратами, потому что широки врата и пространен путь, ведущие в погибель, и многие идут ими» (Мф. 7:1-14.) Ошибка Барона, на наш взгляд, в отчужденном образе жизни: он нелюдим, недоверчив, предпочитая общению копить деньги. В глазах Герцога это выглядит степенностью, и он относится с уважением к его обладателю. Однако уважение незаметно исчезает и уступает место недоверию, когда герой говорит: Мой сын не любит шумной, светской жизни; Он дикого и сумрачного нрава [42, 373]. На наш взгляд, это аналогично упорству, вызванному страхом и малодушием, Петра в сцене его отречения от Спасителя: «И подошла к нему одна служанка и сказала: и ты был с Иисусом Галилеянином. Но он отрекся перед всеми… увидела его другая, и говорит бывшим там: и этот был с Иисусом Назореем. И он опять отрекся с клятвою, что не знает Сего Человека… точно и ты из них, ибо и речь твоя обличает тебя. Тогда он начал клясться и божиться, что не знает Сего Человека» (Мф. 26:58-75.) Далее узнаем, что оно побуждает сказать еще более страшные слова клеветы: Барон Доказывать не стану я, хоть знаю, Что точно смерти жаждет он моей, Хоть знаю то, что покушался он Меня... Герцог: Что? Барон: Обокрасть. [42, 376 - 377]. Мы увидели в этом отссылку к следующему мотиву – подозрительности братьев Иосифа, что привела их к греху: «…сказали: вот, идет сновидец; пойдем… и убьем его» (Быт. 37:21-35.) Вместе с этим