ельно, мы можем сделать вывод, что Жид также выражает некоторые библейские мотивы, ярко отраженные и в Новом Завете – чрезмерным авторитет денег и угождение своим желанием (параллельный мотив). Очевидно, что они не приносят ничего положительного душе героя и окружающим, так как косвенно грозят повторить трагическую историю Спасителя и Иуды (мотив-символ, главный). Подчеркнем, что Барон косвенно объединяет и сына (Альбера) с Жидом, и Герцога с Альбером. Читатель может сделать вывод, что он – главный герой данного произведения. При внимательном рассмотрении текста мы выделили еще одного главного героя, с которым взаимодействуют все вышеперечисленные – богатство (также указываемое в тексте как «золото», «деньги»). С первой репликой Барона мы сталкиваемся с тем, что с богатством он взаимодействует по-своему, будто общается с ним, как со старым приятелем: Весь день минуты ждал, когда сойду В подвал мой тайный, к верным сундукам. Счастливый день! [42, 366]. Так же и богачи славят свои сокровища, полагая, что имеют счастье и право хвастаться им: «…эта бедная вдова положила больше всех, клавших в сокровищницу, ибо все клали от избытка своего, а она от скудости своей положила все, что имела, все пропитание свое» (Мк. 12:38-44.) Читатель поражен, как герой называет сундуки с золотом «верными», каким высоким эмоциональным тоном пронизана речь, которая указывает на высший подъем души. Он узнает, чем вызван этот подъем: Что не подвластно мне? как некий демон Отселе править миром я могу; [30, 366]. Также ощущает себя царь Соломон, что отпадает от Бога: «Он долго жил и было у него много жен-язычниц, и все они были идолопоклонницами, не знавшими живого Бога» (Третья книга Царств 6:12-13.) Отметим, что Барон, знает: золото – не просто металл и средство накопления, они добываются нелегко: А скольких человеческих забот, Обманов, слёз, молений и проклятий Оно тяжеловесный представитель! [42, 367]. Но себялюбие «перебивает» голос совести и Барон отрицательно или с презрением отзывается о всех, кто трудами и с риском достал для него денег (отдать как долг): А этот? этот мне принес Тибо — Где было взять ему, ленивцу, плуту? [42, 367]. Чем нарушает Заповедь, дарованную Учителем: «Не судите, да не судимы будете» (Мф. 7:1-14.) Читатель постепенно наблюдает, как золото все больше и больше приобретает значимость для души героя, словно он владыка мира, имея власть над ним. Мы можем сделать вывод, что это имеет общий мотив с возгордившимся ангелом (врагом рода человеческого, после выступившим в обличии Змея), прочитав следующие строки: Я царствую... но кто вослед за мной Приимет власть над нею? Мой наследник! [42, 369]. Наблюдаем, какими гневными словами обращается отец к единственному сыну лишь потому, что тот его законный наследник; он не желает делить золото с ним, ни с кем, и читатель может догадаться, что он нарушает еще одну Заповедь: «…и кто захочет судиться с тобою и взять у тебя рубашку, отдай ему и верхнюю одежду» ( Мф. 5:38-48.) Хотя сам Барон уверен, что вправе обладать деньгами, не делясь ими с сыном, оправдываясь лишениями и страданиями: Кто знает, сколько горьких воздержаний, Обузданных страстей, тяжёлых дум, Дневных забот, ночей бессонных мне Всё это стоило? [42, 369]. И так, мы видим, что данный герой прибегает к самооправданию, «широкому пути», что не одобряется Учителем: «Входите тесными вратами, потому что широки врата и пространен путь, ведущие в погибель, и многие идут ими» (Мф. 7:1-14.) Ошибка Барона, на наш взгляд, в отчужденном образе жизни: он нелюдим, недоверчив, предпочитая общению копить деньги. В глазах Герцога это выглядит степенностью, и он относится с уважением к его обладателю. Однако уважение незаметно исчезает и уступает место недоверию, когда герой говорит: Мой сын не любит шумной, светской жизни; Он дикого и сумрачного нрава [42, 373]. На наш взгляд, это аналогично упорству, вызванному страхом и малодушием, Петра в сцене его отречения от Спасителя: «И подошла к нему одна служанка и сказала: и ты был с Иисусом Галилеянином. Но он отрекся перед всеми… увидела его другая, и говорит бывшим там: и этот был с Иисусом Назореем. И он опять отрекся с клятвою, что не знает Сего Человека… точно и ты из них, ибо и речь твоя обличает тебя. Тогда он начал клясться и божиться, что не знает Сего Человека» (Мф. 26:58-75.) Далее узнаем, что оно побуждает сказать еще более страшные слова клеветы: Барон Доказывать не стану я, хоть знаю, Что точно смерти жаждет он моей, Хоть знаю то, что покушался он Меня... Герцог: Что? Барон: Обокрасть. [42, 376 - 377]. Мы увидели в этом отссылку к следующему мотиву – подозрительности братьев Иосифа, что привела их к греху: «…сказали: вот, идет сновидец; пойдем… и убьем его» (Быт. 37:21-35.) Вместе с этим вновь ослепляет его сребролюбие и, при обвинении Альбером во лжи, он бросает ему вызов, чтобы отстоять, как ему кажется, законное право лишь самому владеть золотом. Подобным образом ослепляла гордость Голиафа, что привела его к гибели: Голиаф, увидев идущего к нему Давида, стал смеяться над ним, говоря: «Что ты идешь на меня с палкою? Разве я собака?» Давид ответил ему: «Ты идешь против меня с мечом, копьем и щитом, а я иду против тебя во имя Господа Саваофа. Бога воинств Израильских, которые ты поносил». Затем Давид опустил руку в свою пастушескую сумку, достал оттуда камень, бросил его из пращи и поразил Голиафа» (Первая книга Царств 17:1-53.) Читателя не удивляет тот факт, что после вмешательства Герцога сын уходит; это приводит душу Барона в черезвычайное волнение. И автор расскрывает перед нами ужасающую картину повиновения этим помыслам, настолько сильным, что они привели к гибели: Стоять я не могу... мои колени Слабеют... душно!.. душно!.. Где ключи? Ключи, ключи мои!... [42, 379]. Таким образом, мы можем сделать вывод, что поведение Барона можно считать отражением мотивов сребролюбия, гордости, клеветы, которые не одобрялись ни в Ветхом, ни в Новом Завете. Крайне быстро такая страсть к золоту превращается в маниакальное стяжание, приносящее страдание не только ему, но и сыну, отнимающее доверие к людям (смена лейт-мотива с клеветы на тему среболюбия). 2. словами Сальери начинается данное произведение; они поражают читателя мрачным тоном и категоричностью: Все говорят: нет правды на земле. Но правды нет – и выше. Для меня Так это ясно, как простая гамма. [42, 379]. Мы полагаем, что эти слова характеризуют крайне негативную, богохульную позицию, сомнение героя в Истине, от которого гибнет духовно человек, что иллюстрируется также и сценой на озере в Библии: «Но, видя сильный ветер, испугался и, начав тонуть, закричал: «Господи! Спаси меня». Иисус тотчас простер руку, поддержал его и говорит ему: «Маловерный! Зачем ты усомнился?» (Мф. 14:22-33.) Далее читатель видит, как персонаж отзывается о своем творческом труде: «надменно», «упрямо», словно восхваляет самого себя; это подсказывает, что он терзается страстями, как царь Саул: «А от Саула отступил Дух Господень, и возмущал его злой дух от Господа» (Первая книга Царств 13:13-14.) Как видит читатель, среди композиторов, благодаря своему старанию, Сальери достигнул успехов. Однако не все старания угодны Богу, так же об этом говорит история Каина: «И призрел Господь на Авеля и на дар его, а на Каина и на дар его не призрел. Каин сильно огорчился, и поникло лицо его» (Книга Бытие 4:2-12.) Сам персонаж указывает на похожее чувство, овладевшее им, отмечает: А ныне – сам скажу – я ныне Завистник. Я завидую; глубоко, Мучительно завидую. – О небо! [42, 381]. Точно также было и с Каином: «Однако Каин не преодолел греха и продолжал завидовать брату» (Книга Бытие 4:2-12.) Герой слабеет перед завистью, внушающей ему «остановить» «гуляку праздного»; Сальери придумывает оправдания совести, пытающейся образумить его: Что пользы в нём? Как некий херувим, Он несколько занёс нам песен райских… Так улетай же! чем скорей, тем лучше. [42, 386]. Обратим внимание, в речи персонажа присутствуют элементы религиозной лексики: «херувим», «райских»; это указывает на глубокое внутреннее уважение Сальери к Моцарту как к «жрецу музыки» [42, 386]. Но зависть окрашивает эти обороты в презрительные тона, подобно насмешке, какой являлись следующие слова: «И воины, сплетши венец из терна, возложили Ему на голову, и одели Его в багряницу, и говорили: „Радуйся, Царь Иудейский!“» (Ин. 19:1-15.) Итак, зависть, растравливая сердце, приводит к страшной мысли – использовать яд, припасенный героем: Теперь – пора! заветный дар любви, Переходи сегодня в чашу дружбы. [42, 387]. И вот совершается страшный грех – убийство (практически – братоубийство): «И когда они были в поле, восстал Каин на Авеля, брата своего, и убил его» (Книга Быт. 4:2-12.) Однако заметим, что после рассказа друга о «черном человеке» и создании «Requiem» он весело советует: Откупори шампанского бутылку Иль перечти “Женитьбу Фигаро”. [42, 389]. Читателю кажется, что словно ужас своего замысла оборачивается праздником для Сальери, но речь Моцарта, заведенная на тему «гения» и «злодейства», заставляет его задуматься, уже бросив яд в стакан: Постой, Постой, постой!.. Ты выпил... без меня? [42, 390]. Троекратное повторение слова «постой» прямо указывает на то, что это не просто задумчивость, а сожаление (покаяние) – он увидел в музыке «Requiem» то совершенство и гармонию, которые стремился постичь всю жизнь, и которая вызвала слезы как благодарность и сочувствие тому, кто играл для него: Как будто нож целебный мне отсёк Страдавший член! Друг Моцарт, эти