вновь ослепляет его сребролюбие и, при обвинении Альбером во лжи, он бросает ему вызов, чтобы отстоять, как ему кажется, законное право лишь самому владеть золотом. Подобным образом ослепляла гордость Голиафа, что привела его к гибели: Голиаф, увидев идущего к нему Давида, стал смеяться над ним, говоря: «Что ты идешь на меня с палкою? Разве я собака?» Давид ответил ему: «Ты идешь против меня с мечом, копьем и щитом, а я иду против тебя во имя Господа Саваофа. Бога воинств Израильских, которые ты поносил». Затем Давид опустил руку в свою пастушескую сумку, достал оттуда камень, бросил его из пращи и поразил Голиафа» (Первая книга Царств 17:1-53.) Читателя не удивляет тот факт, что после вмешательства Герцога сын уходит; это приводит душу Барона в черезвычайное волнение. И автор расскрывает перед нами ужасающую картину повиновения этим помыслам, настолько сильным, что они привели к гибели: Стоять я не могу... мои колени Слабеют... душно!.. душно!.. Где ключи? Ключи, ключи мои!... [42, 379]. Таким образом, мы можем сделать вывод, что поведение Барона можно считать отражением мотивов сребролюбия, гордости, клеветы, которые не одобрялись ни в Ветхом, ни в Новом Завете. Крайне быстро такая страсть к золоту превращается в маниакальное стяжание, приносящее страдание не только ему, но и сыну, отнимающее доверие к людям (смена лейт-мотива с клеветы на тему среболюбия). 2. словами Сальери начинается данное произведение; они поражают читателя мрачным тоном и категоричностью: Все говорят: нет правды на земле. Но правды нет – и выше. Для меня Так это ясно, как простая гамма. [42, 379]. Мы полагаем, что эти слова характеризуют крайне негативную, богохульную позицию, сомнение героя в Истине, от которого гибнет духовно человек, что иллюстрируется также и сценой на озере в Библии: «Но, видя сильный ветер, испугался и, начав тонуть, закричал: «Господи! Спаси меня». Иисус тотчас простер руку, поддержал его и говорит ему: «Маловерный! Зачем ты усомнился?» (Мф. 14:22-33.) Далее читатель видит, как персонаж отзывается о своем творческом труде: «надменно», «упрямо», словно восхваляет самого себя; это подсказывает, что он терзается страстями, как царь Саул: «А от Саула отступил Дух Господень, и возмущал его злой дух от Господа» (Первая книга Царств 13:13-14.) Как видит читатель, среди композиторов, благодаря своему старанию, Сальери достигнул успехов. Однако не все старания угодны Богу, так же об этом говорит история Каина: «И призрел Господь на Авеля и на дар его, а на Каина и на дар его не призрел. Каин сильно огорчился, и поникло лицо его» (Книга Бытие 4:2-12.) Сам персонаж указывает на похожее чувство, овладевшее им, отмечает: А ныне – сам скажу – я ныне Завистник. Я завидую; глубоко, Мучительно завидую. – О небо! [42, 381]. Точно также было и с Каином: «Однако Каин не преодолел греха и продолжал завидовать брату» (Книга Бытие 4:2-12.) Герой слабеет перед завистью, внушающей ему «остановить» «гуляку праздного»; Сальери придумывает оправдания совести, пытающейся образумить его: Что пользы в нём? Как некий херувим, Он несколько занёс нам песен райских… Так улетай же! чем скорей, тем лучше. [42, 386]. Обратим внимание, в речи персонажа присутствуют элементы религиозной лексики: «херувим», «райских»; это указывает на глубокое внутреннее уважение Сальери к Моцарту как к «жрецу музыки» [42, 386]. Но зависть окрашивает эти обороты в презрительные тона, подобно насмешке, какой являлись следующие слова: «И воины, сплетши венец из терна, возложили Ему на голову, и одели Его в багряницу, и говорили: „Радуйся, Царь Иудейский!“» (Ин. 19:1-15.) Итак, зависть, растравливая сердце, приводит к страшной мысли – использовать яд, припасенный героем: Теперь – пора! заветный дар любви, Переходи сегодня в чашу дружбы. [42, 387]. И вот совершается страшный грех – убийство (практически – братоубийство): «И когда они были в поле, восстал Каин на Авеля, брата своего, и убил его» (Книга Быт. 4:2-12.) Однако заметим, что после рассказа друга о «черном человеке» и создании «Requiem» он весело советует: Откупори шампанского бутылку Иль перечти “Женитьбу Фигаро”. [42, 389]. Читателю кажется, что словно ужас своего замысла оборачивается праздником для Сальери, но речь Моцарта, заведенная на тему «гения» и «злодейства», заставляет его задуматься, уже бросив яд в стакан: Постой, Постой, постой!.. Ты выпил... без меня? [42, 390]. Троекратное повторение слова «постой» прямо указывает на то, что это не просто задумчивость, а сожаление (покаяние) – он увидел в музыке «Requiem» то совершенство и гармонию, которые стремился постичь всю жизнь, и которая вызвала слезы как благодарность и сочувствие тому, кто играл для него: Как будто нож целебный мне отсёк Страдавший член! Друг Моцарт, эти слёзы... [42, 391]. После того, как остается в трактире один (Моцарт ушел), Сальери произносит странную речь: И я не гений? Гений и злодейство Две вещи несовместные. Неправда… [42, 392]. Видим, как покаяние Сальери не сформировалось как зрелое и состоявшееся. Вновь он думает о том, что несправедливость вмешалась в его жизнь, мысль сменяется унынием, как было с Каином. Таким образом, мы можем сделать вывод, что уныние персонажа, взрощенное на зависти, является одним из древнейших мотивов Библии (мотив Каина), покаяние не преодолело его, поскольку он также не смог преодолеть свои греховные переживания. Далее заметим: слова Моцарта выражают его характер, совершенно противоположный Сальери – он веселый, добродушный, и вправду немного ветренный в силу молодости. Примечательное, что, в отличии от Сальери, он не мнит себя «жрецом музыки» и не поражен так тщеславием: Ба! право? может быть... Но божество моё проголодалось. [42, 385]. Читатель видит, что речь героя исполена радостным, беспечным и детским взглядом на жизнь. Он напоминает пастушка Давида, просто и мудро относившегося к жизни, что выражено в одном из его псалмов: «Господь — Пастырь мой; я ни в чем не буду нуждаться: Он покоит меня на злачных пажитях…» ( Псалтирь 22.) Но догадки Моцарта о зависти Сальери вызывает у него опасение того. И как будто желая направить душу друга на покаяние и спасти ее, он серьезно задумывается о гармонии и произносит: И мир существовать; никто б не стал Заботиться о нуждах низкой жизни; Все предались бы вольному искусству. [42, 391]. Также поступает и царь Давид, который не убил Саула, хотя знал, что у него была такая возможность и тот питал к нему зависть: «Друг сказал Давиду: «Позволь мне… убить Саула». Но Давид не разрешил ему убивать помазанника Божия» ( Первая книга Царств 26:2-21.) Таким образом, мы можем сделать вывод, что Моцарт во многом схож с библейским Давидом, вначале пастухом, после - царем, который тоже боролся со смятением души, уповал на Бога, умел прощать врагов и старался избавляться от мрачных дум. 3.в основу данного сюжета легла легенда об обольстителе Доне Жуане (далее именуемым Доном Гуаном) [30, 354]. С первых слов этого персонажа мы видим, что автор придал ему черты обольстителя – легкомыслие, нетерпение, чрезвычайную смелость и даже дерзость: Дождёмся ночи здесь. Ах, наконец Достигли мы ворот Мадрита! [42, 392-393]. Дон Гуан знает, что совершает подобным образом жизни грех (блуд) и потому предпочитает скрываться, будто преступник, подобно блудному сыну из притчи: «По прошествии немногих дней младший сын, собрав все, пошел в дальнюю сторону и там расточил имение свое, живя распутно…» (Лк. 15:11-19.) Его друг, Лепорелло, пытается намекнуть ему, что подобная самонадеятельность к добру не приведет, но он уверен, что ему все простительно: Уж верно головы мне не отрубят. Ведь я не государственный преступник. [42, 394]. При этом он забывает о наказании иного рода, ждущего каждого, кто ведет себя подобно ему: «И если правая твоя рука соблазняет тебя, отсеки ее и брось от себя, ибо лучше для тебя, чтобы погиб один из членов твоих, а не все тело твое было ввержено в геенну» (Мф. 5:17-37). И, каким это ни отвратительным кажется читателю, об одной из своих возлюбленных (Инезе) Дон Гуан, хоть и вспоминает с сожалением, но недолго, неглубоко, спешит забыться с новой (Лаурой), аргументируя: А живы будем, будут и другие. [42, 395-396]. Отметим, как, уже собравшись с мыслями о Лауре и спеша к ней, он замечает Донну Анну (супруга которой он убил) и ее «узенькую пятку»; что позволяет нам сделать вывод о том, мотив блуда становится основным и подчиняет себе остальные. Параллельно с этим мотивом можно угадать еще один – падение царя Давида: «Оттуда он увидел женщину по имени Вирсавия, которая с первого взгляда полюбилась ему. Но Давид не мог жениться на ней, потому что у нее был муж. Сатана стал внушать Давиду нехорошие мысли, и Давид поддался на его искушения» (Вторая книга Царств 11:2-17). И далее Дона Гуана не терзает совесть, он восклицает с облегчением и радостью: Всё к лучшему: нечаянно убив Дон Карлоса, отшельником смиренным Я скрылся здесь – и вижу каждый день Мою прелестную вдову, и ею, Мне кажется, замечен. [42, 413]. В начале разговора лжесвященник скорбит вместе с ней, выражая сочувствие ее горю, но тут же отказывается от совместной молитвы, произнося «странную» речь: Я только издали с благоговеньем Смотрю на вас, когда, склонившись тихо, Вы чёрные власы на мрамор бледный Рассыплете – и мнится мне, что тайно Гробницу эту ангел посетил, В смущённом сердце я не обретаю Тогда молений. [42, 415]. Но в глубине луши он осознает то, что погряз в грехе и не имеет права просить любви, не покаявшись: Когда б я был безумец, я б хотел В живых ос