аветный дар любви, Переходи сегодня в чашу дружбы. [42, 387]. Однако заметим, что при встрече с Моцартом в «трактире Золотого Льва» читатель не узнает мрачный и даже его зловещий настрой: Откупори шампанского бутылку Иль перечти “Женитьбу Фигаро”. [42, 389]. Читателю кажется, что словно ужас своего замысла оборачивается праздником для Сальери, но речь Моцарта, заведенная на тему «гения» и «злодейства», заставляет его задуматься, уже бросив яд в стакан: Постой, Постой, постой!.. Ты выпил... без меня? [42, 390]. Троекратное повторение слова «постой» прямо указывает на то, что это не просто задумчивость, а сожаление (покаяние) – он увидел в музыке «Requiem» то совершенство и гармонию, которая вызвала слезы как благодарность и сочувствие тому, кто играл для него: Как будто нож целебный мне отсёк Страдавший член! Друг Моцарт, эти слёзы... [42, 391]. После того, как остается в трактире один (Моцарт ушел), Сальери произносит странную речь: Ты заснёшь Надолго, Моцарт! Но ужель он прав, И я не гений? Гений и злодейство Две вещи несовместные. Неправда… [42, 392]. Таким образом, уныние персонажа, взрощенное на тщеславии, сохранилось до конца в душе, покаяние не преодолело его, поскольку он не смог преодолеть зависть. Далее заметим: слова Моцарта выражают его характер, совершенно противоположный Сальери – он веселый, добродушный, правда, немного ветренный в силу молодости. Примечательное, что, в отличии от Сальери, он не мнит себя «жрецом музыки» и не поражен так тщеславием: Ба! право? может быть... Но божество моё проголодалось. [42, 385]. Читатель видит, что речь героя исполена радостным, беспечным и детским взглядом на жизнь. При этом создается впечатление, что у данного персонажа нет никаких греховных пятен на душе. Но несвойственные Моцарту задумчивость и тревожность читатель уже замечает в «Трактире»: Я вышел. Человек, одетый в чёрном, Учтиво поклонившись, заказал Мне Requiem и скрылся... [42, 388]. Догадки Моцарта о зависти Сальери и опасение того, что замысел отравить его осуществится (в душе глубоко осуждая его): Он же гений, Как ты да я. А гений и злодейство — Две вещи несовместные. [42, 390]. Моцарт же преодолел тягу к злодейству, осознавая, что музыка призвана дарить положительные эмоции, композиторы не должны сражаться за внимание слушателей. В этом он также отличается от Сальери и избежал уныния, понимая, что выше творчества стоит дружба, потому он говорит: За твоё Здоровье, друг, за искренний союз, Связующий Моцарта и Сальери, Двух сыновей гармонии. [42, 390]. Мы наблюдаем как Моцарт борется с мыслями о «черном человеке», поддерживает друга и рассуждает о музыке без пафоса, тем самым преодолевая тревожность и тоску, которую пытается скрыть за шутками и легкомысленными поступками и словами. Таким образом, мы можем сделать вывод, что Моцарта во многом сгубил небольшой грех легкомыслия, с которым он боролся, но до конца не победил, стараясь спрятаться за ним от мрачных дум (это и мысли о «черном человеке», и догадки о зависти Сальери). - С первых слов персонажа мы видим, что автор придал ему черты обольстителя – легкомыслие, нетерпение, чрезвычайную смелость и даже дерзость: Дождёмся ночи здесь. Ах, наконец Достигли мы ворот Мадрита! [42, 392-393]. Если внимательно прочитать эти строки, то можно отметить следующее: в глубине души Дон Гуан знает, что совершает подобным образом жизни грех (блуд) и потому предпочитает скрываться, будто преступник. Но как злодей он стремится заглушить голос совести и поощряет свои намерения: А впрочем, Я никого в Мадрите не боюсь. [42, 393]. Его друг, Лепорелло, пытается намекнуть ему, что подобная самонадеятельность к добру не приведет, но он уверен, что ему все простительно: Уж верно головы мне не отрубят. Ведь я не государственный преступник. [42, 394]. И, каким это ни отвратительным кажется читателю, об одной из своих возлюбленных (Инезе) Дон Гуан, хоть и вспоминает с сожалением, но недолго, неглубоко, спешит забыться с новой (Лаурой), аргументируя: А живы будем, будут и другие. [42, 395-396]. Отметим, как, уже собравшись с мыслями о Лауре и спеша к ней, он замечает Донну Анну (супруга которой он убил) и ее «узенькую пятку»; что позволяет нам сделать вывод о том, блуд укрепился в душе данного персонажа и не желает ослабевать. И далее Дона Гуана не терзает совесть, он восклицает с облегчением и радостью: Всё к лучшему: нечаянно убив Дон Карлоса, отшельником смиренным Я скрылся здесь – и вижу каждый день Мою прелестную вдову [42, 413]. Наблюдаем страшное влияние греха: даже прикоснувшись к смерти, он чувствует себя героем, заслужившим поощрение в виде потакания своей страсти к женщинам, готовится обольстить, вновь ударяясь в кощунство: для того, чтобы обратить на себя внимание Доны Анны, он переодевается священником. В начале разговора лжесвященник скорбит вместе с ней, выражая сочувствие ее горю, но тут же отказывается от совместной молитвы, произнося «странную» речь: …мнится мне, что тайно Гробницу эту ангел посетил, В смущённом сердце я не обретаю Тогда молений. [42, 415]. Но в глубине луши он осознает то, что погряз в грехе и не имеет права просить любви, не покаявшись: Когда б я был безумец, я б хотел В живых остаться, я б имел надежду Любовью нежной тронуть ваше сердце [42, 417]. После вновь отчетливо видна дерзость, нетерпение, которая была присуща рассматриваемому нами персонажу до встречи с Донной Анной. Наслаждаюсь молча, Глубоко мыслью быть наедине С прелестной Доной Анной. [42, 426]. Но совесть снова пробуждается в Доне Гуане, и он снова признается Доне Анне, на этот раз открывая свое имя: Я убил Супруга твоего; и не жалею О том – и нет раскаянья во мне. [42, 431]. На наш взгляд, в этом признании кроется попытка искоренить грехи, мешающие ему: он избавляется от лести, честно говоря, что до этого ни одну женщину «не любил», обещает, что полюбит добродетель, уверяет, что «переродился». Вместе с этим, речь Дона Гуана исполнена сильного эмоционального порыва, ярких эпитетов. Это указывает на то, что в душе снова просыпаеются чрезвычайная смелость и даже дерзость. За дерзость он получает наказание – является статуя и пожимает ему руку, обрекая на гибель: Оставь меня, пусти – пусти мне руку... Я гибну – кончено – о Дона Анна! [42, 436]. Таким образом, мы можем сделать вывод, что гордость, сопровождающая блуд, терзает душу Дона Гуана; причиной этого послужило его оскорбительное отношение к смерти и самоуверенность в своей безнаказанности, а также – неумение прислушаться к своей совести. Далее укажем на то, что Донна Анна сначала представляется просто промелькнувшей перед читателем и в жизни Донна Гуана. Однако она станет одной из ключевых персонажей «Каменного гостя»: данная героиня - вдова командора, убитого главным героем, как отмечалось ранее, часто посещающая могилу покойного супруга. После утраты «ревнивого», как отмечает Дон Гуан, мужа она соблюдает верность ему и тщательно заботится о своей душе; читатель замечает, что данный персонаж избегает разговоров с незнакомцами и имеет некую нравственную строгость в поведении. И потому автор удивляет читателя поворотом действия, в котором Донна Анна смело разговаривает с Доном Гуаном, давно заметившим ее. При этом она постепенно заслушивается его речами и невольно поддается их обаянию: Я вас приму; но вечером, позднее, — Я никого не вижу с той поры, Как овдовела... [42, 419]. Как мы видим, она боролась с искушением поддаться обольщению, но не смогла, в силу женской слабости. Таков, на наш взгляд, отпечаток того, что муж при жизни ее «прятал от всех» и «держал в заперти». И мелкий грех любопытства познакомиться и с другими мужчинами укоренился с того момента. Отметим, что брак Донны Анны с командором не был плодом взаимной любви: Нет, мать моя Велела мне дать руку Дон Альвару [42, 426]. То есть чувства ее к супругу сводились к чувству долга и почитания мужа, как на первый взгляд кажется читателю. Но именно это укрепляет в ней совесть в беседе с Доном Гуаном и осознание греховности всего происходящего: Диего, перестаньте: я грешу, Вас слушая, – мне вас любить нельзя [42, 427]. Это чувство нашло настолько сильный отклик в душе Дона Гуана, что он застыдился назвать свое имя, хоть и желал этого; такое поведение вызвало негодование героини, смешенное с любопытством: Ужасную! вы мучите меня. Я страх как любопытна – что такое? [42, 428]. Когда обольститель называет свое имя, она не верит, затем лишается чувств; мы полагаем, это свидетельство раскаяния за беседу и внимание его речам. Покаяние слышно и в речи Донны Анны – она вспоминает молву о Доне Гуане и осознает ее правдивость: О, Дон Гуан красноречив – я знаю, Слыхала я; он хитрый искуситель. [42, 432]. Но, полагаем, следует подчеркнуть, что, несмотря на то, что далее она не верит, что он мог ее полюбить, позволяет целовать себе руки. Читатель видит в этом проявление женской жалости и кротости, автор же расскрывает причину несколько иную: в глубине души Донна Анна не смогла противиться обольщению и признается в этом сейчас: О Дон Гуан, как сердцем я слаба. [42, 434]. Мы наблюдаем, как она вновь разговаривает с Донном Гуаном и даже переходит на «ты» по обращению к нему. И такая безобидная, казалось бы, вещь тоже не остается безнаказанной: с приходом статуи командора гибнет и она. Таким образом, мы можем сделать вывод: на примере данного персонажа автор показывает, как мелкое чувство, которое мы не считаем за грех, может стать им. - Произведение открывается речью некоего «Молодого челов