Он шагал по берегу, и справа земля озарялась солнцем. А море слева оставалось темным.
Иногда грань между стихиями становится поистине узкой.
***
Переступая с ноги на ногу, Стяжка смотрела в яму. В ней кишели сотни змей, пока еще вялых - но день разгорается и они уже извиваются словно черви в гниющей ране. Она почесала нос (он имел обыкновение зудеть, когда она возвращалась к старой привычке жевать губы), но зуд не утих. Значит, она снова жевала сморщенные тряпки, прикрывающие то, что осталось от зубов.
Старость - это мерзко. Сначала кожа покрывается морщинами. Потом боль начинает терзать все части тела - даже те, о существовании которых она не подозревала. Ломота, уколы, жжение и спазмы - а кожа все усыхает, морщины становятся глубже, складки складываются. Красота пропадает. Уже нет аппетитно выпирающих ягодиц, невинности плоских, но больших грудей. Лица, презирающего капризы погоды, губ, сладких и ярких. Подушечек жира. Все ушло. Остался лишь разум, воображающий себя молодым, мечтающий о вечности в ловушке, в мешке вялого мяса и хрупких костей. Как нечестно.
Она снова потянула за нос, пытаясь вспомнить, каким он был. Да, еще и это. Растут ненужные части. Уши и нос, бородавки и желваки. Волосы лезут отовсюду. Тело забыло свои законы, плоть стала старческой. Ум внутри может вопить от ужаса - но ничего не изменится, разве что станет еще хуже.
Она раскорячилась и послала струю мочи на каменистую землю. Даже самые простые дела становятся сложными. Ох, какая жалкая штука старость.
Голова Сквиш вынырнула среди кишащих змей. Блеснули глаза.
- Да, - сказала Стяжка. - Я еще здесь.
- И давно?
- День и ночь. Уж утро. Нашла чо искала? У меня все болит. Дурные оспоминания мучают.
Сквиш начала выкарабкиваться из кучи змей. Они не реагировали на нее, даже не замечали, занятые вечным, бессмысленным размножением.
- Мож быть.
Сквиш протянула руку; Стяжка со стоном помогла подруге вылезти из ямы. - Да, богато воняешь, бабка. Змеиная ссака, белая слизь. У тебя яйцы в ухах заведутся.
- Я шла к холодным духам, Стяжка. Никогда такового больше не сделаю, так что ежли воняю, это сама малая прыблема. Эх, счас бы в море мокнуться.
Они направились к деревне, до которой было полдня пути.
- И далько ты зашла, Сквиш? Чо повидала?
- Плохо и еще плохее, Стяжка. На встоке холодная кровь, ее солнце не согреет. Видала черные тучи, они катятся, железный дождь хлещет, под землею гром. Видала звезды, они ушли, а зеленое сиянье осталось. Холодное, да, холодное как всток. Много цветов, да ветка одна. Понимаешь, одна ветка.
- Значит, мы верно угадали, и скоро Полутьма лодки запечатает и поведет трясов прочь от берега. Тогда ты встанешь и всё сорвешь. А потом мы проголсуем и ее прогоним. Ее и Дозора.
Сквиш кивнула, пытаясь одновременно вычесать из волос комки змеиной спермы (безрезультатно). - Чо заслужили, то получат. У трясов всегда глаза ясны были. Неча кидаться и думать, чо мир не кинется в ответ. Еще как кинется. Пока берег не обвалится, а он обвалится, и тогда мы все утонем. Я видела пыль, Стяжка, но не над щедрой землицею. Это были ошметки костей и кожи и снов, как мотыльки пугнутые. Ха! Нас сметут, сестрица, и все чо остается - хохотать и прыгать в море.
- А я ж не против, - пробурчала Стяжка. - У меня так много болит, чо я стала опредлением самой боли.
Две трясские ведьмы - последние, как им вскоре придется узнать - шли к деревне.
***
Возьмите сверкающую, сияющую длань солнечного огня, дайте ей форму, особую жизнь - и после некоторого периода охлаждения может появиться человек вроде Рада Элалле - невинно помаргивающий ресницами, не ведающий, что всё, чего он коснется, может вспыхнуть разрушительным пламенем, войди он в соответствующее настроение. Его можно учить, вести к взрослению, но главная задача все та же: не дать ему повода для пробуждения гнева.
Иногда, начал понимать Удинаас, лучше не тревожить потенциальную мощь, ведь потенциал в сыне таится весьма опасный.
Нет сомнений, любой отец осознает ослепляющую, обжигающую истину - в тот миг, когда чувствует неизбежность доминирования сына, физического или чуть менее откровенного в своей жестокости. А может быть, такое чувство - редкость. В конце концов, не у каждого отца сын может перетечь в форму дракона. Не у каждого сына в очах плещется золотистое сияние зари.
Мягкая невинность Рада Элалле - плащ, скрывающий натуру чудовища. Это неоспоримый факт, это горящие письмена в крови сына. Сильхас Руин говорит на этом же языке, и на лице его написано понимание, выражается болезненная истина. Элайнты, всегда готовые пожинать, жестокие и плодовитые, ищущие лишь собственного ублажения - они видели мир (любой мир) как пиршественный стол. Обещание блаженства кричит в каждом глотке силы. Редко кому из одаренных злой кровью удается победить врожденную мегаломанию. “Ах, Удинаас, - сказал как-то Сильхас. - Мой брат, наверное, Аномандер. Оссерк? Может, да, может, нет. Был когда-то Гадающий по костям… и Джагут - Солтейкен. Горстка других… тех, в ком кровь Элайнтов была разжижена. Вот почему я надеюсь на Рада Элалле. Он третье поколение - разве он не стал противоречить воле матери?”