Комок горечи подкатил к моему горлу. Болью кольнуло сердце.
«Не беспокойся, Ильич, комсомол не подведет», — вспомнились его последние слова.
— Эх, Коля, Коленька!..
Под вечер командиры собрались на совет. Был разработан план дальнейшего продвижения. Командование отрядами поручили Бабакову. В голову колонны выделили наиболее отважных и опытных партизан-автоматчиков.
Наконец двинулись в путь. В лесу стояла кромешная тьма. Люди натыкались на кочки и деревья, под ногами хлюпала ледяная вода. Всем хотелось скорее выбраться из этой чащобы. Прошел час, другой. Казалось, все пойдет хорошо. Но колонна внезапно остановилась.
— В чем дело? Почему стали? — спрашиваем у передних.
Никто ничего не знает. По цепочке вдруг прокатывается шум. Из уст в уста переходят страшные слова: «Колонна разорвалась».
Какой-то ротозей, следуя за товарищами, зазевался и свернул не в ту сторону. Надеясь нагнать своих, он окончательно сбился с пути и повел нас совершенно в противоположном направлении. Когда спохватились, было уже поздно. Ротозея готовы были растерзать на месте.
Мы с Яковлевым переходим в голову колонны. Теперь нам самим приходится вести отряды. Ориентируясь по компасу, мы осторожно идем вперед. В лесу кое-где раздаются винтовочные выстрелы. Это беспокойные немецкие часовне отпугивают нашего брата. Гитлеровские части, безусловно, знают о том, что большая группа партизан находится в этом районе.
Два часа ночи. Люди совсем выбились из сил. С трудом пробираемся по лесному завалу и неожиданно попадаем в воду.
Советуемся. Решаем ждать утра.
Едва забрезжил рассвет, мы уже на ногах. От сырости знобит. Настроение ужасное. Где-то в тумане слышится немецкая речь. Настораживаемся. Палец тянется к курку. То здесь, то там раздаются какие-то сигналы. Слышен рокот моторов, визг циркульных пил.
Путь перерезает лежневая дорога. Меж деревьев видны зеленые шинели гитлеровцев.
По бревнам стучат кованые сапоги солдат. Немцы идут в обе стороны группами и в одиночку.
— Видно, важная артерия, — говорит Веренич.
Мы сидим у дороги несколько часов. Немцы тянутся беспрерывным потоком. По настилу тарахтят повозки, автомобили.
Я проверяю своих бойцов. Их осталось не больше половины. Часть ушла в голове колонны с Бабаковым, часть погибла.
Лица у людей хмурые, осунувшиеся. От ходьбы по болотам, кочкам и корягам обувь развалилась, и теперь многие бойцы оказались босиком. Ноги от ледяной воды посинели, ссадины кровоточили. Еще больше беспокоило нас отсутствие боеприпасов. У некоторых осталось всего по два-три патрона. Все понимали, что немцы, хорошо зная, в какое тяжелое положение попали партизаны, примут все меры к тому, чтобы нас уничтожить.
Днем по лесу разносились звуки мощных репродукторов. Фашисты передавали обращение к партизанам. Диктор уговаривал партизан переходить на сторону немецких войск. Он умолял, обещал, хвастал и стращал. Рядом со мной, облокотившись на автомат, сидел Веренич.
— Спишь? — спросил я его.
— Нет. Вот думаю… Из кожи лезут гитлеровцы. Листовки отпечатали, радио пустили в ход… Сдавайтесь… Будет гарантирована хорошая жизнь и питание… Мне вспоминается «Песня собак» венгерского поэта Шандора Петефи. Читал когда?
— Нет, не читал.
— В этой песне собаки поют:
Помолчав, Веренич спросил:
— Ну, как?
— Хорошо написано, правильно.
— А фрицы предлагают нам превратиться в тех собак, которые грызут объедки да лижут хозяйский сапог.
Веренич долго смотрел на высокое безоблачное небо.
— Знаешь, командир, на кого мы сейчас похожи? — продолжал он. И, не дождавшись ответа, проговорил: — На орла без крыльев. Он лететь не может, но рвать клювом и драться когтями сумеет.
После долгих блужданий по лесу мы приняли решение — идти назад, в глубокий тыл врага.
На другой день отряд вновь форсировал реку Пузну и к вечеру приблизился к железной дороге Новосокольники — Дно. Миновав редкий кустарник, по болотистому полю подошли к телеграфным столбам. Неожиданно взлетели две ракеты. Стало светло, как днем. Прямо перед собой мы увидели железнодорожный мостик, возле которого суетились немцы. Заметив нас, они бросились к пулемету.