Мелодичные звуки гармошки, задушевные слова песни пленили присутствующих. Все будничные заботы рассеялись вмиг. Люди мысленно оказались в советском тылу, увидели родной дом, дорогие сердцу лица. И по-разному реагировали бойцы на эту простую, задушевную песню, одни хмурили брови, проклиная фашизм, у других светились теплотой глаза при воспоминании о близких людях.
Гармонист сыграл еще три песни, а потом встал, погладил хромку ладонью и тихо, с болью проговорил:
— Эта гармонь — моего друга Сережи. Он погиб в прошлом месяце, в разведке. Эх, ребята, как он играл! Теперь вот иногда я играю, да куда там! Далеко мне до Сереги.
Спали в землянках, плотно прижавшись друг к другу. Было очень тесно, и, если кто поворачивался на другой бок, переворачивались все. Чтобы не простудиться, спали в одежде и в валенках. Так было и удобнее, потому что ночью по очереди через каждый час ходили в караул. В целях безопасности выставляли на подступах к землянке двойные посты: в случае внезапного нападения наша гибель была бы неминуема.
На другой день утром к нам зашел Сковрода.
— Как спалось, что снилось? — весело спросил он.
— Спасибо. Лучшего не желаем, — хором ответили бойцы.
В тот же день устроили совместный обед. Хозяева вынули из тайников лучшие припасы.
— Ешьте, хлопцы, от пуза, — угощал нас лесной повар.
И проголодавшиеся хлопцы, разумеется, нажимали вовсю. Дней девять провели мы вместе. Нам полюбился этот небольшой, спаянный коллектив. Интересно, что у половины его бойцов была такая же фамилия, как у командира. Даже когда мы поехали с самим командиром в его родную деревню, то и там столкнулись со многими Сковродами.
— У нас здесь почти все партизаны, — пояснил он.
Помню, как один рослый парень при всем народе пел похабные частушки про Гитлера. Люди от души смеялись.
Сковрода хорошо знал, где какой староста подготовил для сдачи немцам хлеб и мясо. По ночам мы навещали эти деревни и там на месте «переадресовывали» продукты… Деревенские старосты просили нас выдать им для оправдания соответствующий документ, что мы с удовольствием и делали. Вот, например, какие расписки оставляли для оккупантов:
«Настоящая расписка дана немецкому коменданту в том, что мы, партизаны, взяли у старосты одного бычка, двух овец, двух свиней, отобранных у народа и приготовленных для сдачи немецким оккупантам. Обижаться не советуем, взамен этого фюрер пришлет вам свою, германскую свинью. Ауфвидерзейн!»
Находясь как-то в разведке, пришлось проходить вблизи знакомой деревни Кряковки. Мы побывали в ней прошедшими зимами, хотелось заглянуть туда в третий раз. Пусть знают люди, что мы не погибли и продолжаем борьбу с врагом. Несмотря на то что деревня была окружена плотным кольцом немецко-власовских гарнизонов, решили сходить туда. Поздним вечером, миновав заставы противника, мы подошли к знакомому дому. Хозяева еще не спали. В избе тускло горела лучина, и внутри был слышен глухой шорох. Тихо постучали в окно. В сенях скрипели половицы.
— Кто здесь? — спросил знакомый женский голос.
— Принимай гостей, мамаша. Старые знакомые пожаловали, — сказал Вася Ворыхалов.
Звякнула щеколда. Отворилась дверь.
— Кто такие?
Мы вошли в избу. Первое, что бросилось в глаза, — в узком проходе, освещенном светом лучины, стояли жернова. Догадались, почему был слышен в доме шорох, — здесь работала самодельная мельница.
— Господи, сынки родные! Да неужели живы! — всплеснула руками Мария Васильевна.
— Пока живы, — улыбнулся Ворыхалов.
Хозяйка тотчас принялась занавешивать окна, собирать угощение.
— Как же так? Третью зиму деретесь с проклятыми и живы-здоровы? Уж не молитва ли вас хранит?
— Мы заколдованы, мамаша. Пули нас стороной обходят, — с улыбкой ответил Павлик Поповцев.
— А где же тот паренек, который повеселиться любил?
— Коля Горячев?… Погиб…