Через реку дул сильный ветер, разбрызгивая воду по берегу. В такой бурный день, как этот, каждая набегающая волна угрожала затопить саму гору Цзянцзун.
Круглый узор, в котором эти двести тел образовали железную клетку вокруг скульптуры, защищая ее. Свирепый ветер, достаточно сильный, чтобы разрезать плоть и разорвать ткань, яростно пронесся мимо, но хрупкие талисманы на скульптуре не сдвинулись с места. Из-за проливного дождя вода в реке неуклонно поднималась, но ни одна капля не попала на одежду этих двух сотен.
За пределами круга, группа мужчин в сером преклонила одно колено. Они носили маски, похожие на маски Великого Жреца, за исключением того, что маски Министерства были красного цвета, тогда как эти маски были преимущественно зелено-черными. В масках Министерства это были инь и янь — один светлый, один темный.
Все мужчины в сером также носили украшения на бедрах из персикового дерева — точно такие же, как тот, который Сюань Минь взял у человека в каменной комнате на Горе Совок.
— Восемь символов, все выровненные, составляют сто восемьдесят человек. Ни одним больше, ни одним меньше: девяносто инь, девяносто ян, — сообщил лидер людей в сером. Под маской его голос казался приглушенным, а его слова были прерваны яростным шумом дождя, так что было почти невозможно услышать, что он говорил.
Они стояли на коленях перед человеком, стоящим между двумя большими черными валунами лицом к горе Цзянсун, заложив обе руки за спину. Мужчина был одет в белоснежную монашескую мантию без единой пылинки. Когда проливной шторм приблизился к монаху, он внезапно замолчал — и, что еще более загадочно, когда на него обрушился дождь, он совсем не промок.
Этот человек был очень высоким, с тонким и элегантным телом, так что прямо со спины казалось, что он только недавно покинул свое изолированное буддийское царство, чтобы войти в человеческое общество. Он выглядел совершенно неприступным.
На его лице была серебряная маска, чтобы никто не мог видеть его внешность — только пару черных глаз. Он смотрел на гору Цзянсун, и его холодная отчужденность, казалось, также были смешаны с каким-то другим чувством.
Услышав отчет предводителя людей в сером, он потер пальцы, но не перевел взгляда.
Серый лидер поднял глаза и взглянул на монаха, затем быстро отвернулся, молча ожидая, пока монах заговорит. Даже этот краткий момент молчания заставил людей в сером почувствовать себя неловко и даже стыдно, как будто они сделали что-то очень плохое.
Монах потер пальцы и, наконец, сказал:
— Вы привлекали посторонних прохожих?
В его голосе было фундаментальное ощущение прохлады, как у ледяной поверхности замерзшего пруда.
Но от этого простого вопроса люди в сером задрожали. Лидер быстро сказал:
— Нет-нет, мы похищали людей только из незначительных районов, и если поблизости были какие-то праздные люди, мы их тоже брали. Нет ни свидетелей, ни доказательств.
Монах снова потер пальцы, затем сказал ни радостно, ни сердито:
— Похищали?
— Нет, нет, нет, приглашены, — поспешно поправил вождь.
Вождь заставил себя снова выглядеть спокойным, несмотря на свою ошибку, но долгое время от монаха больше не было слов. С тревогой вождь взглянул на монаха и увидел, что тот все еще спокойно смотрит на вершину горы Цзянсун. Хотя он не видел глаз монаха, вождь обнаружил в монахе сильные эмоции, как будто монах каким-то образом испытывал ностальгию по горе.
Загадочный, лидер внезапно почувствовал себя глупо храбрым. У него хватило наглости спросить:
— Это безымянное место в глуши, ничего особенного. Великий Жрец, почему вы выбрали это место?
Сразу же серый вождь хотел ударить себя на месте. С детства его воспитывал культиватор Сонъюн, а с шестнадцати лет он начал помогать Сонъюню и Великому жрецу в мелких делах. Прошло семь или восемь лет с тех пор, как он взял на себя эту роль, но сколько раз он действительно встречался с Великим Жрецом, он мог сосчитать по пальцам своих рук. Он по-прежнему в основном получал приказы от Сонъюня, а затем уходил, чтобы их выполнить. И все же, несмотря на то, что он мало общался с Великим Жрецом, он все же знал о печально известном нраве Великого Жреца…
У монаха всегда было ненормальное настроение, и он ненавидел, когда его подчиненные имели наглость задавать ненужные вопросы.
Что касается «ненужного» вопроса, монах так и не разъяснил, поэтому для людей в сером это означало «не задавайте никаких вопросов».