Я ненавижу так глубоко, что думаю, найду ли я когда-нибудь выход из этой ситуации.
Я натягиваю леггинсы, падаю на колени и сползаю вниз, пока не прижимаюсь щекой к прохладному бетону. Задница болит. Все тело болит.
Тетя Глория злится. Она злобна и груба в своих наказаниях.
Дядя Джерри не так суров, но его наказание сопровождается затяжным прикосновением, от которого мой желудок превращается в кислоту.
Я знаю, почему я сейчас не сплю. В любой момент я услышу шаги тети или дяди, а затем откроется дверь.
И мое покаяние начнется.
Как и ожидалось, мое неглубокое дыхание прерывается звуком шагов наверху.
Две пары шагов.
Мое тело напрягается, прижимаясь к земле в предвкушении боли. Мое тело уже дергается, а разум выстраивает невидимую стену, за которой я могу мысленно спрятаться. Принятие их наказаний, какими бы грубыми они ни были, травмирует. Мне нечем защититься. Это кожа к коже, жестокость против жестокости. Здесь я просто обнажена.
Хотелось бы верить, что сегодня они отпустят меня на свободу, но, учитывая то, как медленно они идут, это почти как предупреждение или угроза. То, что должно произойти, будет очень жестоким, а последствия наверняка нанесут травму.
Дверь открывается, петли громко скрипят, а звук шагов по деревянной лестнице становится тем громче, чем ближе они приближаются.
Они молчат. Они не произносят ни слова, пока идут ко мне. Я опускаю лицо на землю и смотрю на стену перед собой.
Я чувствую, как они стоят надо мной, как от них исходит злость, как ненависть просачивается из их глаз в мою и без того горящую спину.
— Раздевайся. — Слова исходят от тети Глории, ее тон требователен и яростен, когда она выплескивает их на меня.
Я упираюсь в цемент, чувствуя слабость и полное отсутствие борьбы в своих костях, когда встаю на колени и стягиваю через голову рубашку. Прохладный воздух, омывающий спину, приносит мне облегчение и боль. Раны не успевают затянуться, как на их место приходят новые. Порезы сменяются шрамами. Жжение и пульсация, смешиваясь, доставляют мне такую боль, что я почти ничего не чувствую.
Во время их наказаний я нахожу себя в том месте. Там, где течет самая горячая часть моей крови. Крови, которая наполнена безумием.
Во мне так много безумия.
Только в такие моменты я поддаюсь мании. Я позволяю ей захватить меня, потому что без нее я бы не выжила. Поэтому я позволяю ей поглотить меня. Я позволяю каждой истерике внутри меня поглотить меня полностью.
Пока она не закончится, и тогда я хочу вернуться к притворству, что ее не существует.
— Сегодня все, — прорычит дядя Джерри, и мои глаза расширяются.
Они хотят, чтобы я была полностью обнаженной?
— Что? Нет! — кричу я, пытаясь сохранить последние остатки достоинства.
Тетя Глория делает шаг вперед, и я отшатываюсь назад, чувствуя, как от нее исходит яд.
— Сделай это, маленькая шлюха.
Интересно, выжила бы я, если бы боролась с ними? Если бы я не была в таком ослабленном состоянии до того, как они привели меня сюда, у меня был бы шанс. Но после того как мне сломали нос, сбросили с лестницы, а теперь еще и избили, я превратилась в разбитое стекло, которое только и ждет, чтобы разлететься вдребезги.
Я хочу задохнуться и выпустить кляп, когда поднимаюсь на ноги, стягиваю штаны и нижнее белье с бедер и отбрасываю их в сторону. Я складываю руки на груди и, склонив голову, стою к ним спиной.
Я знаю, что они видят.
Стройное тело, бледная кожа. Большие, злые рубцы покрывают мою спину и задницу. Некоторые открытые раны, некоторые на грани разрыва. Фиолетовые и зеленые синяки. Моя спина, наверное, как картина, настолько она наполнена болью.
От звука лязгающего ремня по коже бегут мурашки, а дыхание сбивается в неглубокие позывы.
Я закрываю глаза, позволяя темноте поглотить меня. Я ухожу в то место внутри себя, где ничего не болит. Где все эмоции заглушены, и меня ничто не волнует.
Я — ничто.
Первый удар удивляет меня, но я не кричу. Я не ломаюсь. Я держу свое тело неподвижно, пока порка продолжается. Тяжелый кожаный ремень бьет меня по плечам, потом по середине спины. Затем по бедрам и верхней части задницы. Мои ноги дергаются, когда задние поверхности бедер ощущают жжение от порки.
Я впиваюсь зубами в нижнюю губу, пока кожа не лопается, и струйка крови вытекает на язык.
Это продолжается так долго, что я теряю счет времени. Я чувствую, как по спине стекает влажная струйка крови.
Они ничего не говорят, и я задаюсь вопросом, почему они не требуют от меня покаяния. Почему они не просят меня попросить прощения за грехи, которые, по их мнению, так мучают меня. Я не знаю, смогла бы я сейчас говорить, если бы они попросили. Я чувствую, что с каждой секундой все больше теряю себя. Я забываю, кто я, когда мое тело отделяется от моего разума, и задаюсь вопросом, кем я стала, наблюдая, как меня, скрючившуюся в поражении, но при этом неподвижную, как камень, разрывают на части два монстра позади меня.
Ментально, физически, эмоционально.
Удары прекращаются.
— Хватит, Джер. Сделай это, — говорит она с тоской в голосе.
Мои глаза распахиваются, кости застывают, когда ее слова ударяют мне в грудь.
Что сделать?
Они собираются убить меня?
По моему телу пробегают мурашки, когда дядя Джерри подходит ко мне ближе.
— Скажи мне, Рэйвен, ты девственница? — тихо спрашивает он, шокируя меня.
Я разеваю рот, чтобы ответить, но из него вырывается лишь писк.
— Говори, когда к тебе обращаются! — Тетя Глория вскидывает ремень и закручивает его вокруг моего бедра. Кончик плети врезается мне в живот, и меня пронзает боль.
— Д-да. Да, это так. — Я не разговаривала с тех пор, как попала сюда, и мой голос звучит странно для моих собственных ушей. Пыльная кассета в глубине шкафа. Неиспользованная и забытая.
— Ты знаешь, что добрачная связь — это грех?
Мои глаза расширяются, и я оглядываюсь через плечо.
— Я не... не делала этого.
Они смотрят друг на друга, и я чувствую, как мое горло опускается в желудок. Температура в подвале падает на десять градусов, и я без сомнений понимаю, что все, что сейчас произойдет, не к добру.
— Я не могу доверять твоему грешному рту. Есть только одна причина, по которой ты можешь тайком покинуть этот дом. Если ты занимаешься сексом, заражаешься венерическими заболеваниями и служишь своим мерзким телом паразитам, то, думаю, я заслуживаю знать об этом, — рычит тетя Глория. — Ты возвращаешься домой травмированная, как блудница из борделя, ввязавшаяся в драку. Кто знает, чем ты занимаешься посреди ночи.
— Только не этим! — кричу я, боль вырывается из моей груди, такая реальная. Такая грубая.
Почему они мне не верят?
— Это точно был последний раз, когда ты вступаешь в половой акт, живя в этом доме, — дядя Джерри роется в кармане и достает желтую резиновую перчатку. Желчь поднимается к горлу, и я сглатываю ее, от сухости становится не по себе.
— О чем вы говорите? Что вы делаете? Я не сделала ничего плохого! — Я кричу, мое холодное тело становится горячим от нервов.
— Мы собираемся убедиться, что ты не была шлюхой дьявола. — Тетя Глория делает шаг вперед, и я начинаю бороться или бежать. Мои ноги отталкиваются от земли, но тетя Глория быстро обхватывает меня руками. Ее жесткие пальцы впиваются в больные мышцы моего живота. Я вялая и недоедаю. В любой другой день я бы без труда сбросил с себя тщедушное тело тети Глории, но недостаток питательных веществ делает меня медленнее и слабее, чем обычно.
— Только лжец и грешник станет убегать, — шепчет она мне на ухо.
Она ведет меня назад, пока я снова не оказываюсь на своей маленькой площадке, где некуда идти. Она толкает меня, пока моя грудь и живот не прижимаются к прохладной стене, и по моему телу пробегает дрожь. Мои руки задраны над головой, пальцы раздвинуты, а ладони прижаты к стене.
Тетя Глория бьет меня по лодыжкам, пока мои ноги не раздвигаются, а тело не принимает форму X. Я чувствую себя обнаженной, отвратительной и оскорбленной. Мой зад кричит от боли, а я ничего не могу сделать, кроме как притвориться, что этого не происходит.