Вспомнил, как врач рассказывал мне, что собирал её позвоночник буквально из каши. Разбитые на осколки позвонки еле-еле срослись, а уж что стало со спинным мозгом…
Я сел на запачканное бетонное крыльцо, прислонившись спиной к стальной двери, и заплакал. Безнадёга пряталась в ночном дворе и смотрела на меня своими чёрными глазами. Дыхание срывалось, руки тряслись. Врачи говорили, что новая операция может не помочь. Могут не помочь ни пересадка, ни стволовые клетки, ни экспериментальные аномальные методики…
Я размазывал колючие слёзы по щекам и сдерживал вой. Я люблю её, но мне невыносимо видеть, до чего ей больно и тяжело. Эта боль передаётся и мне, но я не могу этого показывать. Иначе это добьёт Нину. Боль копится внутри, воспаляется и перерастает в злость. Я с ужасом замечаю за собой раздражение – а потом корю себя. Каждый раз совершаю маленькое предательство и оплакиваю его наедине с собой.
Но фонарь был синий. И это наводило на мысли. Я сделал глубокий вдох, встал и открыл дверь подъезда.
Так значит, фонарь синий. Значит, ещё не кончено. Надо будет кое-что проверить.
– Лёха, тебе мерещатся женщины?
– Ч-что?
Серов только зашёл в офис, держа в руках сигарету и чашку кофе. На лице его читалось не столько смятение, сколько испуг. – Женщины. Голые или одетые. Может, они тебе подмигивают? А потом выясняется, что показалось? – терпеливо проговорил я, занося карандаш над блокнотом.
– Для протокола?
– Нет, для личного интереса.
– Тогда да, – он выдохнул и приземлился на кресло. Подкурил, махнул сигаретой в воздухе. – Постоянно. Недавно было – как раз подмигивала… В очереди в магазине оборачивается и подмигивает – представь себе! Я ей кое-чего на ушко шепнул, а она меня как долбанёт баклажаном по уху! Оказалось, ничего такого не было. Только ты-то откуда узнал?!
– Оттуда, – довольно буркнул я, тоже закуривая, что у тебя либидо из ушей лезет.
– Гм, спасибо.
Я насладился произведённым эффектом и испытанным про себя облегчением и сказал:
– Ладно, слушай сюда. Новая гипотеза.
Серов не впечатлился.
– Номер тыща четыреста задолбатая? – проскрипел он.
– Нет-нет, не гипотеза. Теория. Она уже подтвердилась.
Лёха подобрался и уставился на меня, попивая кофе. Я стал излагать свои соображения. Он сперва не менялся в лице, затем просиял; кивнул раз, другой, затем вскинул кулак с зажатой сигаретой к потолку и крикнул:
– Ты гений, Костя! – пепел упал ему на прилизанные волосы.
– Ты же говорил, что быдло?
– Гениальное быдло!
Спустя полчаса мы забегали по лаборатории, крича: «вода!», «журчит», «протечка», «капает». На нас косились как на идиотов, проверяли все стены и трубы, но протечки не нашли. Потом мы встали у входа и стали громко разговаривать о реках, водопадах и гидроэлектростанциях. Эффекта не было никакого – разве что гидрологи постоянно бегали в туалет.
Но к обеду над нашим кабинетом прорвало какую-то трубу. Закапало на мой стол, и мы с Серовым возликовали, крича: «Это прорыв!». Гидрологи матерились, бухтя что-то вроде «да видим мы, что прорыв, мать вашу в душу, чините давайте». Мы наперегонки мчались вызывать сантехника, обнимались и поздравляли друг друга с успехом.
Пока чинили трубу, Серов собирал фотографии – под моим неусыпным надзором. Мне не нужно было, чтобы он насохранял три сотни голых баб.
Сантехник ещё не закончил, а мы уже убежали в фотомастерскую. Пока печатались фотографии, курили одну за другой, потирали в предвкушении руки и хихикали.
Когда всё было готово, мы пронеслись по этажу ураганом, обклеивая все стены фотографиями пушистых собачек. Такие смешные довольные самоеды, похожие на белые облачка сахарной ваты. Каждый, кто входил в лабораторию, непроизвольно улыбался. Мы проверяли.
К четырём часам дня над зданием института развеялись тучи. Я только тогда смахнул пот со лба и вышел на обед. Сидел, ел пончик в булочной через дорогу и глядел на небо. По витрине кафешки мазали косые струи дождя, а тротуар возле корпуса Бюро был весь сухой, и в окнах бликовало солнце. Я сделал пару фотографий, набросал в блокноте схему, и отправился обратно в лабораторию.
Да. Это был прорыв.
Вечером мы с Ниной гуляли. Я толкал её кресло по тротуару в сторону Ольгинского моста, людей на улице почти не было видно. Ветер катал пустые бутылки, угрюмо морщились фонарные столбы. Нина вздрогнула и отвернулась, увидев, как возле автобусной остановки велосипед нарезает круги вокруг мёртвой собаки.