Петя с трудом, путаясь, восстановил ситуацию. Волк ее понял ясно. Решение было принято мгновенно.
Через тридцать минут врач и Люди в Черном, которые приехали к бандитам и эскортировали «Скорые помощи» до НИИ имени Склифосовского, посовещавшись, приняли решение о судьбе Пети - ВЫДАТЬ.
Или решить вопрос самим.
В больнице это обставлялось просто - писали невероятное количество диагнозов, (сердце, печень, хроническое отравление). Операция, затем немедленный перевод в другую больницу, и несколько часов езды по городу. И история болезни сдается в архив.
Но ни Пети, ни каталки не было в коридоре. На банкетке сидел Волк.
На прямой вопрос он дал прямой ответ.
- А, этот ублюдок пьяный? Он отошел, разбуянился. Ударил меня, скатился. Я его с трудом обратно положил, и отвез в «психосоматику».
Психосоматическое отделение, куда принимали травмированных, но в неадекватном состоянии, людей, отличалось решетками на окнах, железными дверьми и охраной.
Лежали там разные люди, в том числе и авторитетные пациенты, которым нужен был психиатрический диагноз, чтобы не загреметь в тюрьму. Они любили покой и отсутствие случайных визитеров и вообще отдыхали от любой возни и криков насилия, которые сопровождали их ремесло.
Особое впечатление на Петю произвел какой-то молодой вор, который «косил» под Рыцаря Средневековья, похожий, кстати на актера Жана Рено.
Он читал медсестрам французские сонеты в оригинале. Заветный психиатрический диагноз требовал предельной согласованности и логики в заболевании. Сонеты он по книжке учил наизусть в свободное от декламаций время.
Отчаянно боролся за свободу, медсестры это понимали, и говорили:
- Семочка. Ну очень красиво, очень! Но смесь французского с нижегородским, а-ха-ха, а что ты покраснел так?
- Да благодать сошла, - не ломался Сема, крестясь по-католически.
Петя рассказывал, что у Семы все вышло. Однажды он зашел в курилку, Сема сидел с каким-то зловещим грузином в пальто. Грузин считал деньги. Сема говорил в трубку:
- Ну все, есть! Спасибо! Шизофрения с мистическим уклоном.
Петя получил таймаут, чтобы продать квартиру и отрегулировать вопрос с бандитами деньгами.
Он доучился. Отсутствие обременения в виде квартиры позволило ему без колебаний уехать в аспирантуру на Запад.
Волк поступил в первый мед и стал хирургом.
Руины «Ауди» у крыла ГЗ, у башни с профессорскими квартирами, самой близкой к гуманитарным корпусам и физфаку, долго привлекали внимание студентов.
Глава 40. На интервале. 1996 года.
Осенью же, 14 сентября четвертого курса, Руль ехал на девятом трамвае на день рождения. Тогда, в те годы, молодые люди были открыты друг к другу, и на вопрос о, «Как днюху будешь отмечать?» отвечали:
- Да дома, как обычно. Заходи днем (если именинник жил один) или вечером (понимающие родители после восьми так же запросто уходили к кому-то в гости).
Естественным делом было встречать Новый год в гостях, у кого-то дома. В московской квартире, а не на даче, как чуть позже. Не в кабаке, как стало модно начале нулевых.
И не как сейчас - «Новый год - домашний праздник» - то есть встретить Новый год трезво, в унылом одиночестве, перед телевизором или в Интернете. С обязательной горячкой в соцсетях, с целью переспать с кем-то накануне в отеле.
Встретить, выйти за полночь погулять по району на полчасика, вернуться, пить-есть.
В 1996 году была советская инерция празднования дней рождения и Новых годов.
Не в одиночестве. Не в кругу тех, с кем ты увидишься завтра и послезавтра.
Не в унынии, и мыслях, как быстро время бежит! Мне сегодня 30, а еще вчера было 27...
Не описывать потом День Рождения фразой - «а что, 47 лет-то исполнилось. Да, дома, со своими. Да, обычный день. Лег спать в десять».
И эта отвратительная манера «дарить кружки» на работе на «днюху». Кружка. Вот и весь день рождения.
В 1996 праздники именно «отмечали»! В кругу живых людей.
Трамвай был пуст, на Руля, едущего на праздник, в пустом трамвае сошло блаженнейшее состояние.
Впереди две вагоновожатых, коренных москвички - вели интереснейший диалог.
- Ну конечно, конечно... он ждал, что его пропустят. На «бэхе». А Андрей, он всех учит никого не пропускать, кто справа под сто пятьдесят летит. О трамвай-то все равно в лепешку разобьется. Какие претензии.
- Да, я тебе не дорассказала, на той неделе-то. Я тоже с интервала ехала, - подхватила молодая, лет двадцати, девушка-вожатая, - и такую молоденькую правым поймала. Летит, ни о чем не думает. Да и ее часа четыре из машины выковыривали. Светленькая такая. Я не смотрела. Потом на бампере нашла, как отмывала, прядку.
- Откуда с той красоты, - сказала вторая вагоновожатая, - проку, если порядка не соблюдаешь.