- Ага, а вон тот хохол. Помнишь, об которого чеченцы разбились?
- Ванька-то? Богатырь. Его догнали на второй-то машине, помню.
- Да, они в вагон забрались, выстрелили. А он одному монтировкой челюсть сломал, и бежать...
- Да, где теперь... Такие, с норовом-то долго не живут.
Под диалог работниц Руль доехал до Новослободской, вышел. Купил две полуторалитровых пластмассовых бутылки джин-тоника «Очаково».
Спросил улицу. Нашел дом, поднялся на верхний этаж пятиэтажки. Обычная хрущевская трехкомнатная квартира. Виновница торжества - Лера с факультета почвоведения, «почвы» МГУ, - встретила его поцелуем. Она тоже была светской львицей и роковой красавицей.
Стол был накрыт заботливыми родителями. Мама ее когда-то училась на психологическом факультете МГУ, и с детства приучала дочь к роли «царицы бала», ну, по тогдашним меркам.
К самостоятельности, к светскости, в том плане, что девушка в двадцать должна сама уметь распорядиться своим днем рождения у себя дома. Управиться с компанией из десяти влюбленных в нее забулдыг-студентов, и дать понять пяти школьным подругам, кто на дворе барыня. Деталь, важная по тем временам, - водительские права у нее были, разумеется, с семнадцати лет.
Руль, как мы помним, дружил с роковыми красавицами, не более.
Руль о мамашиных психологических ухищрениях не знал, и что построения в жизни! Жизнь опровергнет любые схемы. Руль сразу вышел из комнаты со статистами, которые слушали завывания Леры по мотивам романса Рубальской. Закрыв дверь на «Я скоро догорю-ууу...», он тихонько присоединился к компании на крохотной кухне пятиэтажки.
Там, за столом, покрытым клеенкой с синими воробушками, собрались политические заговорщики 1996 года. Толстая девочка лет семнадцати, курившая папиросы «Герцеговина», тощий высокий юноша в пенсне - пенсне тогда носили многие («Клим Самгин» из Горького, мысленно окрестил его Руль).
И еще один, хиппи, как казалось, «из настоящих»,лет тридцати пяти, и все, как положено, - длинные волосы на срединный пробор, пышные усы, цветастый, потертый свитер.
- Время, когда крабы «Чатка» стоили как бычки в томате, и неблагодарный народ их не брал, - ковырнув оливье и выпив «Клюковки», сказал Самгин, - прошло.
- Мы собрались тут, чтобы обсудить, про дедушку - вернула к делу толстая.
- Охота на дедушку - занятие не благодатное, - сказал «Клим Самгин». - Вроде бы можно убить кого угодно, но видите, мы за полгода даже близко не подступились.
- Так, Митрич, - сказал «Клим». - Ты у нас пишешь, у тебя справка, найдут бумаги, отпустят. Пиши. Направление три. Теннисные турниры. Хм...Теннисные турниры... Он после первой победы Кафельникова в том году...
- Нет, в 1995, - поправила толстая.
- Нет, в 1996. На «Австрэлиан Оупен». Он вдохновился, будет теперь на всех турнирах сидеть. Так подумаем же! Он женский теннис просто выше государственных дел поставил, - поправил «Самгин» пенсне.
- Да, у дедушки обнаружилась страсть к четырнадцатилетним девочкам в коротких белых юбочках, - сказала толстая.
- Я тоже думаю, что это какая-то чудовищная «Лолита» во всероссийском масштабе, - кивнул «Клим Самгин». - Барские забавы.
«Хиппарь» Митрич писал, писал карандашом в блокноте...
Руль выпил, поставил рюмку на стол, закрыл дверь кухни, оставив удивительную русскую студенческую беседу развиваться дальше. Там - в другой комнате - вытье закончилось, кто-то поставил Донну Саммер, «МакАртур Парк».
Руль зашел в комнату и погасил свет.
- «Танцы в носках»!
- Нет, Лерочка хочет «Парк» исполнить на английском, ты че, тут главный, ты против, что ли? - встал со стула главный ухажер Леры, сильно пьяный Егор.
- Кто - я? Нет. Я за ее прекрасное пение, ты знаешь, Лера!
«Назрела предпосылка для скандала», от которого Руль ушел.
Утром он с одноклассницей Леры проснулся в маленькой комнатке хрущобы, под дикие вопли с улицы. Внизу, на детской площадке между двумя пятиэтажками, бились два ухажера Леры, один в форме, - пришел из армии на побывку. И кто-то еще.
Это была дуэль по правилам.
Утренние дикие побоища насмерть, «потому что девки не дали», были редкостью в 90-х. Они стали нормой в ханжеских десятых, как обязательный финал любой дискотеки любого провинциального города.
Руль с подругой вышли в коридор, споткнувшись о пьяного главного жениха - Егора.
Тихо оделись, чтобы не разбудить Леру; она, впрочем, не спала. Ее, сдерживающую крик, как змей-дракон оплел уже в шестой раз за ночь очкастый ювелир, самый тихий и самый взрослый гость дня рождения... Он считал шепотом «двести сорок, двести сорок один», Лера теряла сознание и тщетно пыталась вывернуться. Она понимала, что, если она откроет рот на своей девичьей узкой кровати, от крика страсти проснутся жители всего дома.