Жан-Жан отметил эту деталь, и у него шевельнулось нехорошее предчувствие. Старший кассир и директор по кадрам плохо знали людей. Они, похоже, не имели ни малейшего понятия, на что бедность и отчаяние, гнев и страх способны толкнуть человека. Жан-Жан инстинктивно отступил на шаг, ожидая действия со стороны директора по кадрам.
Тот откашлялся. Прочистив горло со звуком электрического моторчика, он начал речь, явно приготовленную заранее.
— Послушайте, давайте не будем лицемерить, вы знаете правила, я знаю правила, мы все под ними расписывались, когда поступили сюда. Мы ничего не имеем против того факта… (тут Жан-Жану показалось, что он теряет нить)… что вы близки. Но такая связь, как ваша, — это слишком. Это подвергает опасности работу магазина и отношения с клиентурой.
Жан-Жан не понял смысла последней фразы. Но выстроить гипотезы ему не дал голос Мартины.
— Мы не сделали ничего плохого. И на работе это никак не отразится!
У нее был легкий экзотический акцент, должно быть, от родителей из Кабо-Верде и от жизни бок о бок с пестрым населением квартала.
— Нет! Отразится! — строго сказал директор по кадрам.
Он кивнул старшему кассиру, который как будто понял и включил маленький фильм, украденный Жан-Жаном.
Глаза Мартины наполнились слезами. Жак Ширак повернулся к Жан-Жану, и тот почувствовал, что краснеет.
— Эти кадры были сняты нашим секьюрити меньше четверти часа назад. Мало того что это происходит на вашем рабочем месте, вы вдобавок ставите в неловкое положение почтенную даму, которая ждет, когда вы закончите.
Директор по кадрам выдержал паузу, чтобы Мартина и Жак Ширак досмотрели запись, и заключил:
— Будет лучше для всех, если вы подадите заявления об уходе.
Вероятно, у Мартины и Жака Ширака в этот момент прошла перед глазами вся их жизнь на службе торгового центра: как они много лет работали по «гибкому» графику, вставали чуть свет, часами ворочали ящики в подсобках, часами расставляли продукты на прилавках, видели перед собой череду спешащих покупателей, миллионы и миллионы, так мало улыбок, так много презрения. И эти обеденные перерывы, которые всегда кончались так быстро, и эти паузы на четверть часа, когда только и можно, что полистать «Closer» или «Вуаси», и эти вечера, когда все болит и ломит и кажется, что вместо мозга в голове оголенный электрический провод, а сколько потерянных часов, когда бесноватые менеджеры под белесым неоновым светом распространялись на производственных совещаниях по «повышению уровня» о развитии гаммы средств ухода за туалетом, заливались соловьями о степени пропитываемости влажной туалетной бумаги, забивали головы сортами злаковых хлопьев и держали героические речи конкистадоров об уходе за полостью рта. Наверняка все это пронеслось перед глазами Мартины и Жака Ширака, и наверняка Мартине и Жаку Шираку показалось, будто им говорят, вот так, в лоб, без предисловий, что их жизнь прошла зря и их вполне могли бы приговорить к смерти двадцать лет назад, это бы ничего не изменило.
Это было бы даже к лучшему.
Жан-Жан, конечно, не знал, что происходило в их головах, но именно в этот момент его день, начавшийся не лучшим образом, окончательно обернулся катастрофой.
Жак Ширак ничего не сказал. Ни слова. Ни звука. Даже ни вздоха. Он молча шагнул к директору по кадрам, решительный, как авианосец на Босфоре, и одной рукой схватил его за горло.
Директор по кадрам тоже не издал ни звука. Но лицо его стало густо-красным, а потом сразу густо-фиолетовым. Его руки отчаянно цеплялись за локти Жака Ширака, которые выглядели достаточно крепкими, чтобы сто раз отжаться.
Несколько секунд продолжалась эта ситуация, единственным исходом которой казалась смерть директора по кадрам, но тут на штурм Жака Ширака бросился старший кассир. Оттуда, где стоял Жан-Жан, казалось, будто маленький ребенок пытается забраться на грузовик-цистерну, и Жак Ширак свободной рукой ухватил старшего кассира за шею; тот тоже не издал ни звука, и лицо его так же быстро сменило цвет на красный и фиолетовый.
Жан-Жан оцепенел. Мартина тоже. Потом из глубины его сознания всплыл четкий приказ. Он выхватил маленький тазер, которым никогда не пользовался, и направил его на Жака Ширака.