— Прекрати! — крикнул он и сам не узнал своего голоса.
Жак Ширак посмотрел ему в глаза, вложив в свой взгляд невербальное послание, говорившее, что ему плевать на пятьдесят тысяч вольт, которые он может получить, и что он твердо намерен завершить начатое.
Жан-Жан уже готов был нажать на спуск, но тут на него бросилась Мартина.
В полной панике она плакала и одновременно била его кулаками.
И тазер выстрелил.
Две крошечные иглы вылетели из ствола на скорости пятьдесят метров в секунду и вонзились одна в руку, другая в шею Мартины Лавердюр, выплеснув при соприкосновении всю свою электрическую энергию.
Не вскрикнув, она упала на пол и сильно ударилась головой об угол стеклянного столика модели «Гранос» из «Икеи».
Упала и больше не двигалась.
Совсем.
Жак Ширак Усумо, видевший всю сцену, выпустил старшего кассира и директора по кадрам и склонился над телом Мартины. Оттуда, где стоял Жан-Жан, ему было видно пятнышко почти черной крови, расплывавшееся на голове кассирши и вскоре растекшееся по линолеуму «под дымчатый камень». Он глупо понадеялся, что Жак Ширак этого не заметит.
Но он заметил.
Он нагнулся ниже.
Погрузил пальцы в темно-красную жидкость и произнес одно слово на непонятном языке, должно быть, всплывшее из далекого детства.
Это слово пахло бедой и отчаянием.
Но это слово пахло еще и ненавистью.
Он выпрямился, шагнул к Жан-Жану и, как прежде старшего кассира и директора по кадрам, схватил его за горло. Жан-Жан почувствовал себя словно в тесной квартирке, где разом отключили газ и электричество.
Полная темнота.
Жан-Жан всегда верил в легенду о том, что перед глазами умирающего проносится в одну секунду вся его жизнь, но сейчас он убедился, что ничего подобного. Умирать было темно, холодно и ужасно больно. Ослепленный недостатком кислорода, он все же отчетливо почувствовал, что не касается ногами пола и невольно восхитился феноменальной силищей Жака Ширака.
Потом он упал на пол, и воздух ворвался в его легкие. Дрожа, он с трудом встал на четвереньки и сквозь мельтешащие перед глазами черные пятна разглядел Жака Ширака Усумо, который покидал кабинет директора по кадрам. Над головой звучал голос старшего кассира:
— Да вставайте же, наконец…
Жан-Жан мало-помалу пришел в себя. И, придя в себя, ощутил боль в шее, побывавшей в промышленных тисках.
Рядом с ним директор по кадрам еще держал в руках тяжелую стеклянную пепельницу: ей он ударил в лицо Жака Ширака Усумо, который после этого ретировался.
Все трое теперь стояли посреди того, что осталось от кабинета, а у их ног лежало безжизненное тело Мартины Лавердюр.
— Не может быть, ну и дура, черт побери! — воскликнул директор по кадрам.
— Есть и хорошая сторона, она ведь все равно что уволилась, верно? — заметил старший кассир.
— Да, но есть и плохая сторона, придется заполнять кучу бумаг.
Выслушав до конца рассказ Жан-Жана, Марианна подумала немного и заявила:
— Как бы то ни было, ты здесь ни при чем. Это несчастный случай. И есть два свидетеля.
Жан-Жан пожал плечами. Он предпочел бы, чтобы его спросили, как он себя чувствует, не достала ли его до печенок эта бессмысленная жестокость и не будет ли разбитая голова бедной запуганной женщины преследовать его в ночных кошмарах. Марианна провела рукой по лбу и села в кресло, имитацию Ле Корбюзье, которое она купила в прошлом году и считала внешним признаком социального успеха.
— Как же у меня болит голова.
Жан-Жан понял, что разговор окончен и Марианна вернулась к по-настоящему важным вещам, сиречь к Марианне.
Он, однако, не мог выбросить из головы образ Мартины Лавердюр, когда она бросилась на него. В действительности все произошло очень быстро, но в его памяти прокручивалось медленным слайд-шоу, под которое его мозг рефлекторно подложил драматическую музыку.
«Я убил человека», — подумал он. И отчетливо понял, что больше никогда не будет прежним. Понял, что это останется в нем невидимым шрамом и даже что однажды ему придется держать ответ.
Он стоял, рассеянно глядя на вид, открывавшийся с его восьмого этажа: сгущались сумерки над многоквартирными домами, почти такими же, как его дом, где люди проводили вечера, почти такие же, как его вечер. А чуть дальше торговые центры и гипермаркеты включили миллионы светящихся трубок, и гигантские буквы, образующие названия торговых сетей, замигали на фоне черного неба.
— А ты не спросишь, как прошел день у меня? — сказала Марианна.
Жан-Жан содрогнулся. Этот тон он знал наизусть. Это был тон Марианны после скверного дня, когда на нее орали мужики в закупочном центре. Это был тон Марианны, нарывающейся на ссору, потому что для нее это единственный способ дать выход накопившимся за день отрицательным эмоциям. Это был тон Марианны — зеленой мамбы, которой срочно требуется жертва.