— Я не знал…
Он выпрямился с руками, полными осколков. Не зная, куда их девать, положил на стол.
На этот раз Бланш сама его поцеловала.
Невероятным поцелуем, совершенно вне всяких категорий. Жан-Жан отсчитал двадцать секунд, а Бланш под конец погладила его по затылку.
Никто никогда не гладил его по затылку.
— Мы мало знакомы, но мне хочется поиграть вместе, — сказала она.
— А правила у этой игры есть?
— Запрет становиться парой.
Жан-Жан задумался. Она смотрела на него, улыбаясь, и он нашел ее улыбку чудесной, эта улыбка напомнила ему давние каникулы в детстве, когда он был в краю гор и озер, в эту улыбку хотелось закутаться, согреться ее светом, как светом весеннего солнца, прорвавшего облака после долгой зимы, и эта улыбка дала ему уверенность, что наступающие дни будут самыми лучшими в его жизни. Он еще раз поцеловал ее, чуть крепче прижав к себе. Он больше ничего не боялся.
— Идет, — сказал он.
Ночь тянулась медленно. В эти бессонные и мучительные часы Марианне лишь изредка удавалось задремать, и сон ее был так же хрупок, как истончившийся от времени шелковый лоскуток.
Спина пульсировала страшной болью. Ничего серьезного, лапы Серого ничего ей не сломали, не так это просто, но гематома размером с большой словарь появилась в считанные часы и теперь доставляла ей ужасные мучения.
Белый это видел, он не мог не видеть, что ей больно, но ничего не сказал. Марианна уже поняла, что он не из тех, кто жалеет кого бы то ни было, и его гнев на Серого, прорвавшийся днем, был нейтрализован мощной структурой отношений внутри братства волков.
Для Белого страница была перевернута.
Марианна не была на него в обиде, она никогда ни в ком не нуждалась, чтобы защитить себя, нечего и начинать. И потом, после демонстрации чистой власти, которую устроил Белый по возвращении, после ужаса, который она прочла в глазах Серого, Марианна была уверена, что больше он никогда не осмелится тронуть ее и пальцем.
А если это все же произойдет, она готова. Она будет ждать.
С первым лучом рассвета четыре волка молча встали. Они оделись функционально, как одевались всегда, и спустились на паркинг. В этот час он был еще залит желтоватым светом фонарей и походил на дно сильно загрязненного озера.
Высокая фигура Жака Ширака Усумо ждала их внизу. Он стоял неподвижно и, казалось, не чувствовал ледяной сырости, покрывшей тонким слоем инея ветровые стекла машин. Все пятеро, по-прежнему не говоря ни слова, сели в семейный «Пежо-505». Машина рванула с места и скрылась в утреннем тумане.
Марианна задумалась, пытаясь отыскать в себе следы тревоги, но ничего не нашла.
Она решила принять горячую ванну. Горячая вода наверняка хоть немного облегчит боль.
Жан-Жан чувствовал себя легким, как облачко гелия. Воспоминание о ночи было мутным туманом, сквозь который вспышками пробивались воспоминания о вечере. Иные детали выделялись, точно скалы посреди сказочного океана: шелковистая нежность кожи Бланш, ее запах густого леса, блестящие в темноте глаза, распущенные волосы, отливающие слоновой костью зубы, открытые в улыбке.
И вот на рассвете, в этом странном состоянии духа, располагавшемся где-то между упоением ночи и последовавшими за ним тяжелыми и мутными снами, невыспавшийся Жан-Жан собрался на работу.
Он механически облачился в форму охранника, бросил взгляд на диван, где мельком увидел спящего отца, и покинул квартиру.
Он не помнил, как добрался до торгового центра, не помнил, что говорил и делал все это время, и только сейчас, когда было уже почти девять часов утра, в свои права мало-помалу вступала действительность: перспектива на длинный ряд касс, пиканье сканеров, вечная музыкальная подложка, пытающаяся мало-мальски подсластить унылую атмосферу торгового центра, фальшивый энтузиазм объявлений о «товарах дня», названия которых напоминали ему самые расхожие талисманы цивилизации («Дэш», «Жиллетт», «Финиш», «Памперс», «Нивея»), гул, в котором смешивались металлическое поскрипывание тележек, телефонные звонки и голоса сотен ранних покупателей.
Он сказал себе, что Бланш, должно быть, уже присоединилась к команде безопасности. Его так и подмывало пойти поздороваться с ней, но он ни за что не хотел показаться назойливым, чтобы она, не дай Бог, не пожалела о ночи, которую они провели вместе. Ему хотелось одного — показать ей своим уважительным поведением и ненавязчивым присутствием, что он «хороший человек».
И тогда, может быть, то, что Бланш считала игрой, станет историей.
Историей любви.