Но это желание Жан-Жан поклялся себе хранить глубоко в тайниках своей души.
Это был его секрет.
Ему и Бланш предстоит провести вместе еще дни и еще ночи.
И все будет хорошо.
И все будет просто.
Когда около половины десятого семейный «Пежо-505» приехал на паркинг торгового центра, дождь перестал, и ясное голубое небо просвечивало сквозь кремового цвета облака.
Белый вышел из машины и глубоко вдохнул запах влажного воздуха. Облака, солнце, промелькнувшая в небе птица, жизнь была совершенно равнодушна к тому, что сейчас готовилось. Ему вспомнились слова Николая Ростова, молодого офицера из романа Толстого «Война и мир», который он прочел много лет назад. Стесняясь, он читал его тайком от братьев и, несмотря на трудности, одолел до конца. Белый чувствовал, что этот роман, хоть и понял он его лишь урывками, подпитывал ум и превращал его в кого-то лучшего. Этот роман делал его глубже, тоньше, он явил ему новый образ мира, который был больше, сложнее, удивительнее. И вот он вспомнил, как в этом романе граф Николай Ростов во время боя смотрит на Дунай, на небо, солнце и леса и думает: «Во мне одном и в этом солнце так много счастия, а тут… стоны, страдания, страх и эта неясность, эта поспешность… Вот опять кричат что-то, и опять все побежали куда-то назад, и я бегу с ними, и вот она, вот она, смерть, надо мной, вокруг меня… Мгновенье — и я никогда уже не увижу этого солнца, этой воды, этого ущелья…»
Вот и Белый смотрел на свой Дунай: этот паркинг, ощетинившийся табличками с номерами мест, снующие туда-сюда покупатели, дыхание близкой автострады, запах горелого масла от фаст-фуда, — все это одновременно бодрило его и навевало ностальгию. Этот мир, который он так хорошо знал, мир, в котором он вырос и который в каком-то смысле был частью его, этот мир еще не подозревал, что ближайшие минуты станут минутами огня и крови.
Минутами, после которых ничто не будет как прежде.
В машине царила сонная тишина. Серый, Бурый и Черный, полузакрыв глаза, казалось, еще досматривали ночные сны, прерванные ранним подъемом. Своими мохнатыми руками они держали стальное оружие, которое изрыгнет огонь в ближайшие минуты. Они рассеянно поглаживали его, как поглаживал бы плюшевую игрушку ребенок, которого ведут в ясли.
В какой-то момент, без видимой на то причины, словно продолжая мысль вслух, Жак Ширак Усумо обронил «будет ужасно» и снова замолчал.
В уме Белого, еще занятом мыслями о Толстом, о дремучих лесах России и гибельном походе Бонапарта, вдруг всплыл текст Луи Виардо из «Воспоминаний охотника», текст, особенно его поразивший, когда он прочел эти строки впервые. Он так на него подействовал, что врезался в память слово в слово, наверно, потому, что там шла речь о валках:
«В роковой приснопамятный 1812 год взвод солдат (говорят, их было восемьдесят человек), расквартированный в центральном губернаторстве, был атакован ночью многочисленной стаей волков, и все были съедены на месте. Среди обломков оружия и обрывков формы, устилавших поле битвы, нашли трупы двух или трех сотен волков, убитых пулями, штыками и ружейными прикладами; но ни один солдат не выжил, подобно тому покрытому позором спартанцу при Фермопилах, чтобы поведать страшные подробности битвы. Могильный камень, воздвигнутый над останками жертв, хранит память об этом невероятном событии».
Белый помнил, какую гордость испытал, читая этот текст, гордость за своих предков-волков: этот зверь так хитер, что может прикинуться бабушкой, лечь в ее постель, пропитанную старушечьим запахом, и подражать ее голосу, чтобы пожирать маленьких девочек. Этот зверь так решителен, что может обратить в бегство целый взвод вооруженных солдат.
Жак Ширак Усумо был прав: то, что сейчас произойдет, будет ужасно. Он еще не знал, как именно ужасно, но иначе быть не могло: ужасно. Быть ужасными — такова судьба волков, и то, что должно случиться, прежде всего, в порядке вещей.
Белый понял, что Жак Ширак Усумо и братья ждут, чтобы он что-нибудь сказал. Они вышли из машины и стояли под теплыми лучами утреннего солнца. Перед ними, четко вырисовываясь на синеве неба, торговый центр походил на Сфинкса.
Белый подумал о теле Марианны, о ее невероятном запахе, и о жизни, которую ему предстоит прожить с ней, когда эта последняя повинность будет исполнена.
Это будет идеальная жизнь, которую он выиграет как битву.
— Пошли, — сказал он.
И они пошли.
Сначала Жан-Жан увидел высокую фигуру Жака Ширака Усумо. Это было так ни на что не похоже видеть его здесь, вздымающегося, как кварцевая стела, в просторном холле торгового центра, у самой линии касс, посреди мельтешения покупателей, катящих тележки, полные до краев разноцветными покупками, что он не сразу понял, что происходит.