Ему надо было увидеть радом с ним мохнатые лица Черного, Серого, Бурого и Белого, чтобы волна адреналина, мощная, как оплеуха, вывела его из ступора.
На миг ему подумалось, что надо подойти и поговорить с ними, чтобы рассеять «недоразумение», но он вспомнил, что говорила Бланш: эти волки живут по своим законам и своими ценностями, среди которых нет никакого шанса на то, что «разумный разговор» позволит решить все проблемы.
Чувствуя себя столь же жалким, сколь и смешным, Жан-Жан все же попытался заползти за голубой щит с рекламой витаминов «Жувамин», где надпись под фотографией лыжника на спуске гласила: «Откройте в себе жизненные силы». Четыре морды четырех волков повернулись в его сторону, и он с ужасом увидел палец Жака Ширака Усумо, указывающий на щит.
Его увидели.
Он попытался сохранить хладнокровие. Не хотелось поддаваться той же панике, что заставила его бежать из своей квартиры несколько дней назад.
Он должен был сделать что-то полезное.
Что-то умное. Что-то достойное мужчины, который осмелился поцеловать такую девушку, как Бланш Кастильская.
Он встал, решив предупредить Бланш и пятерых сотрудников службы «Синержи и Проэкшен».
Встал и побежал.
За спиной он услышал крик, обернулся и увидел, что четыре волка тоже бегут, бешено сверкая глазами, и на бегу выхватывают из-под спортивных костюмов что-то похожее на огнестрельное оружие. Жан-Жан перепрыгнул через барьер выхода без покупок, который отчаянно зазвонил.
«Никогда, — убеждал он себя, — никогда они не посмеют стрелять в толпе».
В следующее мгновение он услышал хлопок выстрела, и прямо перед ним сорокадюймовый экран телевизора «Самсунг» по акционной цене 299 евро разлетелся вдребезги. Его внутренний голос возопил:
«Черт побери, они стреляют! Стреляют!»
Люди кричали. Толстая дама рядом с ним рухнула наземь со стоном проколотой шины, поодаль мужчина лежал на полу и плакал.
Где-то надрывался младенец.
Жан-Жан успел свернуть в отдел, где сотни сковородок и кастрюль украшали пятнадцать метров островных прилавков, как украшали бы ограду крупные цветы гибискуса. За спиной застрекотала автоматная очередь, пули ударялись в чугун, керамику, алюминий и сталь с мелодичным перезвоном.
Жан-Жан был так глубоко убежден в неминуемой смерти, что спиной уже чувствовал пулю. Сквозь завесу ужаса, толкавшего его вперед с небывалой энергией, он понимал, что должен еще пересечь отдел замороженных продуктов. Оттуда он доберется до задов магазина, в хлебный отдел, туда, где витал синтетический запах ацетилпиридина в аэрозоле, имитируя дух горячего хлеба. Флагманский отдел для торгового центра, отдел, вытянувшийся во всю его длину, двадцать горделивых метров, ломящихся от багетов, традиционных и деревенских, хлеба «семь злаков», круассанов с шоколадом и всевозможной выпечки, золотистыми липкими каскадами красующейся за пластиковыми шторками. А за этим отделом был служебный выход, подсобки, улица, его спасение.
Но Жан-Жан не добежал: раздался хлопок, и мощное дуновение приподняло его, оторвав от пола. Он тяжело рухнул среди осколков пластика, вспоротых пакетов с жареной картошкой, рассыпанных биточков, затвердевших от холода, как камешки. Наверно, он на долю секунды потерял сознание, все вокруг словно перекосилось, в ушах стоял электрический звон, одна барабанная перепонка, похоже, вышла из строя.
Он обернулся. Густой черный дым окутывал островные прилавки, спринклеры лихорадочно выплевывали воду, но это не оказывало никакого действия на языки пламени, которые лакомились горючими жидкостями в отделе бытовой химии: ряды бутылок со скипидаром, уайт-спиритом, ацетоном, синтетическим клеем, баллончики с краской и антифризом плели огненные ковры, переливающиеся от ярко-оранжевого до густо-синего.
Вокруг бежали, кричали. Слева, в отделе текстиля, загорелся целый прилавок с белыми спортивными тапочками, плавились колготки, полиамид превращался в отвратительный черный соус, капавший на девственно чистый пол.
Впереди сквозь ядовитый черный дым, как танк сквозь туман, неслась высокая фигура, и Жан-Жан узнал Жака Ширака Усумо.
Он понял, что никто не придет ему на помощь.
Жак Ширак Усумо наступал с решимостью бога-громовержца, карающего смертных. Его руки, каждая размером с энциклопедию, сжимались и разжимались, им не терпелось стиснуть шею того, кто убил женщину, которую он любил, и сломал ему жизнь.