— Справедливо, — сказал Борис Николаевич и меня отпустили. Никаких разборок больше не было. Но учительской приязни ко мне это не добавило, разумеется.
Наша «классная» Валентина Константиновна Колмыкова вела у нас русский язык и литературу. Класс считал, что нам с учителем не повезло, в других классах другие учителя не были настолько требовательными. Все хотели, само собой, чтобы было как в других классах. Напряжение между классом и Валентиной Константиновной всё росло и росло. И еще это напряжение стимулировалось тем, что сами хорольские «хорошисты», ребята, успевающие на 4 и 5, были недовольны нашей «классной», впрочем, с них всё и началось.
Однажды на уроке, когда выяснилось, что весь класс к нему не готов, так никто и не прочитал заданную для чтения дома какую-то книгу, Валентина Константиновна сорвалась:
— Обломовы! Вы все — обломовы. Обломовщина! Вы ни на что в этой жизни не способны!
И т. д… Дебилами и кретинами, как это делали в запальчивости другие учителя, она нас не называла, но слов обидных сказала много. Класс и восстал, оскорбленный в лучших чувствах. Первыми оскорбились Лена Коваль и Люба Хитрук, лучшие ученицы, на которых школа возлагала большие надежды, за ними подтянулись другие. Началась перепалка, недоросли обвинили Валентину Константиновну в предвзятости и вообще во всех смертных грехах, заявили, что не хотят, чтобы она нас учила. И класс ушел с урока. Теперь это не я урок сорвал. Весь класс ушел, один я остался сидеть за своей партой в третьем ряду от доски.
— Балаев, а ты чего остался? — спросила меня Валентина Константиновна.
— А у меня нет претензий. И то, что вы задавали, я уже несколько лет назад прочитал.
Если честно, то мне было как-то всё-равно на Валентину Константиновну, мне эта ситуация не нравилась в том плане, что заводилы скандала пользовались теплым отношением тех учителей, с которыми у меня были сложные отношения, особенно сложные, а вот Колмыкова ко всем относилась ровно, она их не выделяла. Из вредности я остался. Валентина Константиновна со слезами на глазах убежала из класса, я в одиночестве тоже сидеть в нем не собирался, вышел в коридор, а там все мои одноклассники и мне инициаторы конфликта предъявили измену и предательство, объявили бойкот. Все остальные поддержали. Второй раз за учебный год мне класс объявлял бойкот. Первый раз, когда я в контрольной по математике допустил ошибку. Примеры и задачи для контрольных давались на два варианта. Я быстро решал свой вариант, переписывал на отдельный лист решения и бросал скомканный листок пацанам, они переписывали. Потом меня стали просить и второй вариант дать списать. Я решал и второй вариант. Чтобы не было заметно, что контрольная списана, ребята переписывали у меня с ошибками, в одной-двух задачах, получали свои не 5, а 4 или 3 и всё оставалось шито-крыто. А тут я по невнимательности допустил ошибку, к ней они добавили свои и полкласса отхватили «двойки». Тогда был первый бойкот. До следующей контрольной, я на ней никому списать не дал и почти весь класс, за исключением нескольких человек, получил «двойки». А были еще контрольные по химии и физике. Бойкот был прекращен. И тут — новый. Мне даже интересно было, сколько он продлится. Впрочем, мои друзья, хулиганский актив класса, если так можно выразиться, плевали на бойкот, который мне объявил «хорошистский» актив.
Пришли завуч и директор, загнали нас в класс и попробовали успокоить, погасить скандал. Не тут-то вам там! Ишь чего захотели?! Подавайте нам новую училку литературы! Эту не хотим! И новую «классную»!
Психология. Теперь уже уперлись из страха, что Колмыкова будет мстить зачинщикам. Ага, «двойки» ни за что ставить.
А дома протестующие рассказали родителям, какая у нас плохая классная, обзывает учеников всякими словами и они не хотят, чтобы она их учила… Конфликт вылился за стены школы, родители пожаловались в роно. Районные чиновницы от образования подключились.
Собрали классное комсомольское собрание по инициативе роно, пришли две дамы оттуда, директор школы, завуч и Валентина Константиновна, конечно. Всем предлагали высказаться по поводу. Высказывались, что не хотят Валентину Константиновну, хотят другую училку. Я молчал и читал какую-то книгу под партой, по своему обыкновению. Мне было все-равно, в принципе, хоть эта училка, хоть другая.
Борис Николаевич спросил:
— А Балаев почему молчит?