— Пожалуйста, не говорите отцу, я ведь уже совершеннолетняя!
Мужчина положил на стол толстую папку и внимательно посмотрел на нее сверху вниз.
— А ты уже совсем повзрослела! — сказал он, усмехнувшись.
В проскользнувшей на его лице улыбке ощущалась нотка подобострастия. Это было выражение лица человека, влетевшего рано утром в банк за срочным кредитом.
Он велел молодому следователю принести ему протокол, как только он будет готов, и снова повернулся к Сочжи:
— Не волнуйся, я ничего не скажу твоему папе.
К ее удивлению, он не стал утруждать себя казенными наставлениями, убеждая не участвовать в 혀、ответах, и молча вышел из комнаты для допросов. Отношение оперативников к ней заметно смягчилось, ей были предложены сигареты и горячий кофе. Вечером ее отвели к дяде. Она сидела на мягком диване и курила сигарету, которую он ей дал.
— Отменить уже совершенное преступление нельзя. Тебе, наверное, дадут отсрочку или освободят условно. Ты не бросала бутылок с горючей смесью и не нарушила закон «О государствен ной безопасности», поэтому особых проблем не будет. Тебя пару раз вызовут к прокурору, и ты должна будешь явиться. Все поняла?
Сочжи молча курила. Когда она докурила сигарету, он повез ее ужинать. В роскошном ресторане с отдельными комнатами она впервые в жизни попробовала дорогое блюдо из маринованного ската. Дядя заботливо предлагал ей попробовать то одну, то другую закуску. Несмотря на усталость, Сочжи съела больше обычного и даже приняла из рук дяди и выпила несколько рюмок водки, отчего все лицо ее стало красным. Тогда дядя вдруг казал:
— У каждого человека есть мечта, ты согласна?
Сочжи кивнула.
— Но с годами мечты исчезают, и к моему возрасту — как бы тебе это сказать? — вместо них появляется неодолимое желание. Понимаешь, о чем я?
Она бросила на него сердитый взгляд, как будто догадалась, на что он намекает. Дядя нервно покусывал ногти.
— Я не говорю про секс. Просто, понимаешь, у каждого человека есть свои желания. Но если ты не можешь их удовлетворить, они копятся внутри и в конце концов превращаются в болезнь. Понимаешь?
— Нет, — отрезала Сочжи.
— Я сделал, как ты просила. Теперь, я надеюсь, ты тоже сделаешь кое-что для меня. Все люди хотят разного и могут получить желаемое с помощью взаимовыгодного обмена — это и называется капитализм. Хотя прямо сейчас тебе это и не нравится, со временем все от этого только выгадают. Вот в чем его отличие от социализма. Социализм не учитывает того, что все люди хотят разного.
Избегая ее взгляда, он поднял рюмку и сделал глоток. Сочжи молчала, крепко сжав губы. Спустя некоторое время они оказались в каком-то дешевом отеле в центре города. Дядя разделся и лег на пол в ванной. Дрожа всем телом, он закрыл глаза. Сочжи встала прямо над ним и начала мочиться на его лицо. Ее горячая моча хлестала по лицу старшего инспектора по охране общественного порядка и струями стекала на пол. Казалось, из нее выходило все пиво, которое она выпила в ресторане. Когда она закончила, дядя открыл глаза. Затем, с раболепной улыбкой, снова закрыл. Она плюнула ему в лицо. От этого он получил еще большее удовольствие. Чтобы довести себя до оргазма, пока вся драгоценная моча не стекла с его лица, он начал лихорадочно мастурбировать. Сочжи в слезах выбежала из ванной и вытерлась полотенцем. Но все же она не могла отрицать того примитивного чувства наслаждения, которое она испытала, обливая мочой высокопоставленного полицейского чиновника — живое олицетворение государственной власти. Наслаждение это было практически театральным. Человек, в чьих руках власть и сила, лежал перед ней на полу абсолютно голый и вел себя как дитя, в то время как малолетняя правонарушительница унижала его, возвышаясь над ним, словно богиня. Она была одновременно действующим лицом и зрителем. От этой мысли ощущение реальности стало пропадать, и она почувствовала облегчение. Дядя сдержит свое обещание, и ее дело будет по-тихому закрыто. Сочжи чувствовала себя маленькой беспризорницей, которую только что приняли в преступную банду. Она словно вмиг повзрослела, заглянув в тайные механизмы, движущие этим миром, где власть борется с властью и один театральный акт сменяется другим.
Закончив, дядя принял душ, вытер начисто пол в ванной и вышел в комнату, чтобы одеться.
— Спасибо, — коротко сказал он.
Сочжи могла не сомневаться, что секрет останется между ними. Она вернулась в камеру, и через пару дней ее отпустили по решению прокурора. В тот день, когда в Лос-Анджелесе полыхал бунт, Сочжи рассказала обо всем этом Киену, после чего они, словно давние возлюбленные, направились в мотель. На мгновение в голове у него проскочила мысль о том, не придется ли ему лечь на пол в ванной вместо дяди, — может, в глубине души она хотела именно этого? Но это было не так. Ей всего лишь нужен был кто-то, кто бы выслушал ее. От возбуждения, вызванного тайным признанием, в ней вспыхнула минутная страсть, а он лишь оказался в этот момент рядом.