Киен расстегнул ремешок часов, достал из ящика стола спортивные часы для дайвинга «Суунто» и на их место положил старые. Он получил их в подарок на свадьбу. Это были часы с покрытием из золота 585 пробы, которые сейчас смотрелись уже простовато. Простовато? Он не ожидал от себя столь резкого критического замечания. В стране, откуда он прибыл, рассуждать о красоте, опираясь на личные эстетические предпочтения, было делом довольно рискованным. Он был похож на ожившего киборга, чьи глаза, сердце и жесткий диск в один прекрасный день полностью заменили на новые, принадлежащие этому миру, а он сам об этом даже не подозревал, потому что крепко спал под глубоким наркозом, пока невидимые руки орудовали над его телом, одну за другой заменяя все детали. Его старый отработанный жесткий диск ликвидировали, бросив в холодную воду… Бульк! — и ко дну.
Он родился в Пхеньяне в 1963 году. На Юге же ему были присвоены имя и личность Ким Киена 1967 года рождения. Настоящий Ким Киен, родившийся в 1967 году в Сеуле, был сиротой, который в семнадцать лет ушел из детдома и пропал без вести, а его регистрационные данные были аннулированы. Что стало с тем человеком, который одолжил ему эту оболочку? Иногда ему снилось, будто настоящий Ким Киен вернулся. Мужчина с размытыми чертами лица стоял у изголовья его кровати. Он не произносил ни слова, однако Киен точно знал, что это был настоящий Ким Киен.
Весной 1985 года он пошел в районную администрацию, чтобы восстановить аннулированные регистрационные данные. У него сняли отпечатки пальцев и выдали новенькое удостоверение личности на имя человека, с которым он ни разу в жизни не встречался. Внедренный агент, работавший в администрации, оказался унылым, уставшим от жизни мужчиной средних лет, а вовсе не молодым восторженным революционером, какого ожидал увидеть Киен. Доделав все необходимое, они стояли вместе в коридоре и пили растворимый кофе из автомата. Служащий разговаривал с ним тоном полицейского, получившего приказ о повышенной готовности накануне праздников.
— Явился все-таки. А я думал, про меня уже давно позабыли.
По его лицу было видно, что он не слишком рад внезапному появлению Киена. Вдобавок к этому он сразу заговорил с ним на ты.
— Почему вы так решили?
— Давно уже никто не заходил. — Он бросил взгляд на Киена, будто проверяя его реакцию, затем погасил сигарету в урне с песком. — Надо бы как-нибудь съездить туда, да все случай никак не представится.
— У вас там кто-то остался?
— Ну да.
— Кто?
— Мать живет в Пхеньяне в районе Сунан, а дядя, наверное, сейчас в Чхончжине.
— А, ну тогда когда-нибудь, наверное…
Мужчина резко отхаркнул и плюнул в урну.
— Думаешь, я смогу сейчас вернуться и нормально там жить?
— Что?
Мужчина криво улыбнулся и посмотрел на Киена, будто говоря: «Да что ты, сопляк, можешь знать?»
— Да так, ничего. В общем, будь здоров.
С этими словами он смял в руке бумажный стаканчик и бросил его в урну, после чего удалился обратно в кабинет. Казалось, этот человек уже давно оставил все свои мечты и надежды и кое-как влачил свое существование за счет последних капель сарказма, оставшихся на дне его топливного бака. Апатия струилась вниз по его одежде и при каждом шаге падала на пол тяжелыми каплями. Для Киена, молодого выпускника Военно-политического института имени Ким Ченира, воспитанника оперативной группы, известной как группа связи № 130, такой упаднический настрой был непонятен. Как можно вот так просто, без малейшего волнения, без искры гнева в душе жить в этой стране врага — стране, где ненавистный Чон Духван мог средь бела дня безжалостно расправиться с тысячами граждан в Кванчжу? Позже он сам понял, что апатия и опустошенность вообще присущи этому обществу. Вездесущая тоска без разбора настигала каждого. Киен и раньше знал, что такое апатия, но увидеть ее своими глазами в тот день ему довелось впервые. Там, где он вырос, это было чисто абстрактное понятие, которое упоминалось лишь при критике капитализма. Конечно, апатия существовала и там. Но в социалистическом обществе это было скорее чем-то сродни скуке. Иными словами, это был всего лишь вопрос недостаточной мотивации, и стоило только подобрать верный стимул, чтобы от этого пустякового и весьма бесполезного состояния не осталось и следа. Однако та самая капиталистическая апатия, с которой Киен впервые столкнулся на Юге, казалось, обладала весом и объемом. Она была подобна ядовитому газу, удушающему и подавляющему жизнь. Малейшее соприкосновение с ней рождало в душе чувство тревоги. Иногда встречаются такие люди, при взгляде на которых внутри тебя моментально просыпается инстинктивная осторожность, и ты говоришь себе: «Вот так я жить не хочу». Тот служащий районной администрации был из таких людей. Невзрачно одетый и напрочь лишенный обаяния, он был воплощением апатии, тоски, внутренней пустоты и цинизма, и спустя всего несколько минут общения с ним Киену стало не по себе.