Через несколько минут Киен уже стоял на платформе. Раздался звуковой сигнал, оповещающий о прибытии поезда. Он сделал глубокий вдох и наполнил легкие воздухом. Частички мелкой пыли, беспорядочно движущиеся в воздухе, пьяное дыхание старика, который с утра уже пригубил спиртного, аромат духов молодой кокетки — он будто хотел навсегда оставить себе все эти запахи и что есть силы глубоко втянул воздух ноздрями. Немного задержав дыхание, медленно выдохнул. В это мгновение электропоезд с шумом ворвался на платформу и, замедлив ход, остановился. Пассажиры спокойно стояли у специальных отметок на полу и терпеливо ждали, пока откроются двери. В голове Киена роились вопросы: «Я правда должен вернуться? Можно ли мне туда возвращаться? Будет ли у меня выбор — ехать или нет? Зачем мне вообще возвращаться? Нет, я не могу. Я так не могу. Так нельзя…» Он приложил руку ко лбу и сделал два шага назад. Как только открылись двери поезда, из вагонов хлынули люди, а самые шустрые из тех, что стояли на платформе, проталкивались внутрь, чтобы успеть занять места. Прозвучало объявление об отправлении поезда; автоматические двери вагонов нервно гудели, готовые вот-вот захлопнуться; из головы поезда показалась черная фуражка проводника, оглядывающего платформу; на поверхности вагона красовалась вызывающая реклама джинсов, на которой модель стояла выпятив зад, как утка, а округлость ее ягодиц подчеркивала поблескивающая вышивка в форме чайки; на грязном полу чернели следы от жевательной резинки; пассажиры, успевшие занять место, устраивались поудобнее и с невозмутимым видом смотрели перед собой — Киен стоял в нерешительности посреди всего этого, как вдруг двери вагона, словно устав ждать, с треском захлопнулись перед ним: «Пошел прочь!» Он почувствовал себя так, будто только что было раскрыто его сокровенное желание. Люди, сидевшие в отправляющемся вагоне, словно заглядывали в темные воды внутри него. Чокнутый! Знай свое место! И веди себя соответственно профессии и положению. Мы все проходили, что можно, а чего нельзя делать в этой системе. Не знать этого — уже преступление, неужели тебе это до сих пор невдомек? Убирайся восвояси! Возвращайся в эту империю пламенных букв, размашисто выведенных красной краской; в страну, где дети на стадионах, пытаясь согреть дыханием онемевшие руки, синхронно переворачивают цветные карточки в самой грандиозной в мире живой мозаике; на твою родину, где люди с презрением смотрят на женщин в джинсовых штанах. Твоя республика зовет тебя! Все люди в метро кричали ему, сложив руки у рта. Он мысленно попытался прикрыть уши руками, но это не помогло. Поезд в сторону Понхвасана, как будто отказываясь слушать какие-либо возражения, решительно скрылся в туннеле, оставив за собой лишь резкий металлический отзвук.
Киен остался на платформе один. Его вдруг охватило щемящее чувство тоски. В этих дешевых сантиментах всегда есть какая-то своя прелесть. Киен стоял с закрытыми глазами и старался вчувствоваться в свои ощущения. Он хотел уйти как можно глубже в самого себя, как улитка, выброшенная на сухую землю. Прикрыть глаза и уши, зарыться подальше и забыть о проклятом приказе. А вдруг завтра кто-нибудь позвонит и скажет, что все это был розыгрыш, — кто сказал, что такое невозможно?
В этот момент кто-то прошел мимо и задел его плечо. Киен открыл глаза. Молодой человек в наушниках остановился перед ним и, вытащив правой рукой один наушник, вежливо поклонился: «Извините, пожалуйста».
Такая учтивость шла вразрез с несколько хулиганской внешностью: торчащие ежиком волосы, слегка окрашенные в темно-бордовый цвет, мешковатые штаны с дырами в стиле хип-хоп. «Ничего страшного», — сказал Киен и уселся на лавку. Молодой человек вставил наушник обратно в ухо. Покачивая головой в такт музыке, он присел на край деревянной лавки. Его прическа и лицо точь-в-точь напомнили Киену Барта из «Симпсонов», а на его широченной красной футболке красовалось лицо Че Гевары. Наверное, он сейчас слушает каких-нибудь Rage Against the Machine или что-то в этом роде. А что, вполне подходящая музыка для Барта Симпсона в футболке с портретом Че Гевары: музыканты извергают потоки ругани вперемежку с призывами покончить с этой системой, надрывно крича с дорожек альбома, наполненного образами столичной молодежи с самодельными гранатами в руках, и в каждой песне, написанной в самой капиталистической стране мира, громко звучат слова крайне левого толка, а на обложке — охваченный пламенем вьетнамский буддийский монах в позе лотоса. Что бы подумали Сталин и Ленин, если бы услышали эти песни? Может, у них возникло бы сильное желание отправить всю группу в исправительно-трудовой лагерь в Сибири?