Как ни странно, искусственный Сеул не казался им таким уж чужим. Хотя это и была имитация Юга, по сути своей это место было точь-в-точь похоже на Север. Киен шел по Чонро-5 и оглядывался по сторонам. Как ни смотри, красивым этот проспект не назовешь. Если под красотой подразумевать упорядоченность, опрятный и ухоженный вид, то можно было бы сказать, что Пхеньян намного красивее Сеула. На Чонро грязное, грубое и безобразное существовало вперемежку с блеском и утонченностью. Но по крайней мере в этом не было ощущения искусственности. В отличие от своего двойника, созданного художниками кино, настоящий Чонро был в чем-то ближе к природе, подобно старой заросшей черепичной крыше, на которой распускаются желтые цветы тыквы, а рядом с ними прорастают занесенные ветром семена одуванчика. Но эта улица в тоннеле глубоко под Пхеньяном, залитая искусственным светом мощных прожекторов, заменяющих солнце, была слишком далека от оригинала. Хотя, если взглянуть на нее глазами автора замысла, критерии прекрасного, вероятно, будут иными. Для Ким Ченира это место было чем-то вроде его личного тематического парка. Здесь можно было за пять минут добраться от Чонро до площади Пикадилли. Поговаривали, что за пределами подземного Сеула, где будущие разведчики готовились к внедрению на Юг, существовал еще целый мир в миниатюре, населенный голландцами, англичанами и французами, — мир, в котором дезертировавший в годы Корейской войны пожилой американский солдат, женившись на похищенной в Макао тайке, попивал цейлонский чай с француженкой, которую обманом затащили в Пхеньян под предлогом трудоустройства. В каком-то плане они мало отличались от носителей английского языка, работающих в частных школах в Токио и Сеуле. Днем они преподавали свой язык северокорейским агентам, которым предстояло под чужими именами пересечь границу с Югом, а после работы сидели дома перед телевизором. Единственная разница заключалась в том, что они до конца жизни не могли покинуть эту страну, а телевидение вещало не более шести часов в сутки.
В своем монументальном трактате об искусстве кино Ким Ченир писал: «Литература и кино, являясь подлинным человековедением, основанным на идеях чучхе, появились в ответ на запросы эпохи самостоятельности, и их призвание заключается в том, чтобы, освещая истинную природу человека, для которого самостоятельность есть жизнь, и происходящие из этого проблемы человечества, утвердить человека в качестве хозяина мира и творца собственной судьбы и побудить его к ответственному исполнению этой роли».
Киен все еще помнил эти слова наизусть. Но, вопреки им, никто из людей, встреченных им посреди тех причудливых декораций, не был похож на «творца собственной судьбы». Если то, что в христианстве называется чистилищем, действительно существует, то этот искусственный город вполне мог быть его воплощением на земле: и не тот свет и не этот, а какая-то промежуточная зона, где они день за днем вели жизнь, лишенную каких-либо насущных дел. Здесь время стояло на месте, и не было ни массовой безработицы, ни эпидемий, ни мирового экономического кризиса.