— Тот день… когда-нибудь наступит, наверное, разве нет? — ответил Трепач.
— Если честно, — осторожно сказал Сорока, — мне страшно, когда я думаю о том, что это случится.
— Почему?
— Тогда ведь я не смогу брать напрокат свои любимые комиксы или играть в видеоигры…
Трепач, который в трезвом состоянии тут же принял бы серьезный вид и отчитал друга за такие слова, кивнул головой:
— М-да, такого уже не будет.
— Ну в смысле… допустим, мы выдворим американских империалистов, свергнем диктатуру. Допустим, настанет мир, где каждый человек будет хозяином своей судьбы. И что потом? Что мы будем делать? Не наступит ли тогда скука?
Киен молча слушал их разговор. Вы себе даже представить не можете мир, где все встают в семь утра по сигналу сирены, одновременно выходят на работу, по воскресеньям отдыхают только тогда, когда на то есть решение ЦК Партии, и каждый вечер собираются всей общиной для подведения итогов дня. Конечно, там тоже можно жить счастливо и сколько угодно наслаждаться жизнью. Можно играть в бадминтон на площадке, кататься на коньках зимой, гонять в футбол с друзьями. Но вы не сможете запереться в своей комнате и смотреть порнофильмы, слушать «Иглз» в наушниках или читать пестрящие насилием и жестокостью японские комиксы. Трепач вдруг вспомнил про сидевшего рядом Киена и ткнул его в бок.
— А ты что думаешь?
— Хм, не знаю. Комиксов и видеоигр, скорее всего, не будет. Сорока прав, будет скучновато. Но все же, может, там по-своему тоже будет интересно?
Даже спустя годы Киен временами вспоминал тот разговор на Вольми. Ветер приносил с моря соленый запах рыбы. Вокруг шушукались и обнимались влюбленные парочки, пьяные солдаты в отпуске громко распевали песни, едва держась на ногах, а они втроем сидели и рассуждали о будущем после революции, которой не суждено было случиться. «Тот день», о котором беспокоились юные революционеры, так и не наступил. Вместо этого пришел Международный валютный фонд и полностью изменил Южную Корею, как это сделала американская военная администрация в 1945-м. Страна, которую увидел Киен, впервые попав на Юг в середине восьмидесятых, была куда больше похожа на Северную Корею, чем на современную Южную Корею. Трудоустройство почти всегда было пожизненным, студенты не беспокоились о том, что останутся без работы. Крупные корпорации и банки с украшенными импортным мрамором вестибюлями казались незыблемыми твердынями. Дети ухаживали за пожилыми родителями, и авторитет последних был неоспорим. Президент избирался во дворце спорта абсолютным большинством голосов выборщиков, а оппозиция существовала лишь номинально. Большинство людей даже не интересовались миром за пределами государственных границ. Северокорейский лозунг «У нас своя дорога!» вполне подходил и Южной Корее восьмидесятых. В распределении ресурсов рука государства имела куда большее значение, чем рыночные механизмы, из-за чего росла коррупция и повсюду царили взяточничество и мошенничество. Что в вузах, что в старших школах учащиеся собирались в студенческие отряды защитников отечества и несколько раз в неделю ходили в школу в форме, а раз в месяц все население страны участвовало в учениях по гражданской обороне, ничем не уступая северным соседям. Из-за тренировочных затемнений для подготовки к воздушным налетам Сеул и Пхеньян раз в несколько месяцев погружались в кромешную тьму.
Однако нынешний облик Южной Кореи не имел ничего общего с тем, какой она была в разгар восьмидесятых. Это была совершенно другая страна, теперь уже совсем не похожая на Север. Она скорее больше напоминала Сингапур или Францию. Молодые пары не спешили заводить детей, доход на душу населения приближался к двадцати тысячам долларов, будущее банков и промышленных конгломератов никто не мог предсказать, сотни тысяч иностранцев ежегодно въезжали в страну с целью брака или трудоустройства, а ученики начальных школ каждый день садились в самолеты в международном аэропорту Инчхон и улетали на учебу в англоязычные страны. В Пусане продавались российские пистолеты, через Интернет находили партнеров для секса, на экранах мобильных телефонов шла прямая трансляция зимних Олимпийских игр, курьеры «Федэкс» доставляли таблетки экстази из Сан-Франциско, половина населения вкладывала деньги в инвестиционные фонды — таким было общество современного Юга. Здесь глава государства, глухой к сатире и напрочь лишенный харизмы, был всего-навсего объектом язвительных насмешек, а партия, представляющая интересы рабочих, впервые после снятия японской оккупации прошла в Национальное собрание. Если бы в восемьдесят четвертом, когда Киен только попал на Юг, кто-нибудь предположил, что через каких-то двадцать это общество превратится в нечто подобное, такого человека, наверное, сочли бы сумасшедшим.