— Ха-ха-ха! — впервые с того момента, как они вошли в ресторан, Киен по-настоящему искренне рассмеялся.
— Что тут смешного, а? Чему это ты так радуешься?
— Нет, ничего, — он покачал головой. — Да ты и впрямь не знаешь, куда я уезжаю.
— Не знаю, конечно. Откуда мне это знать?
— Дай мне мою сумку, пожалуйста. — Киен протянул руку.
Сочжи вытащила из бумажного пакета черную мужскую борсетку и передала ему через стол. Киен взял ее в руки и ощупал, проверяя, все ли в сохранности. Замок тоже был нетронут.
— Спасибо, что сохранила.
Они подняли керамические чашечки с саке и тихонько чокнулись.
— Еле нашла. — сказала Сочжи и крепко сжала губы.
— «Люди и не знают, что у них в домах»?
— Никак не могла вспомнить, куда положила. Это же не такая вещь, которой я каждый день пользуюсь.
— И где она была?
— В горшке из-под соевой пасты.
— Правда?
Киен понюхал борсетку. Легкий запах отдаленно напоминал то, как пахнет сухая земля перед самым дождем.
— Не волнуйся, соевой пастой она не воняет. Я этот горшок для риса использовала. Может, разве что немного рисом пропахла.
— Да, кажется.
— Когда доставала борсетку, крышка от горшка упала — и вдребезги.
— Так вот как ты руку поранила?
— Да, пока крышку ловила… Ну не дура? Как будто можно поймать на лету тяжеленную крышку от глиняного горшка.
На минуту они оба замолчали. Их тарелки с суши постепенно пустели.
— Послушай, Сочжи, ты ведь писатель? — начал издалека Киен.
— Ну да, а что?
— Скажи вот, ты действительно считаешь, что как писатель ты всегда с радостью будешь принимать все, что бы ни случилось с тобой в жизни?
Немного подумав, Сочжи кивнула головой и ответила:
— Да, скорее всего. Я ведь как раз думала о том, что последние несколько лет вела слишком спокойную и тихую жизнь. Хемингуэй участвовал в гражданской войне в Испании, Андре Мальро — в Великом походе Мао. А как посмотришь сейчас по сторонам, становится ясно, что революцией уже и не пахнет и настоящих опасностей нигде не осталось. Разве что аморальность и распущенность. Но эти пошлые авантюры меня не интересуют. Понимаешь, о чем я?
— Ты правда думаешь, что опыт, каким бы он ни оказался, дает вдохновение для творчества?
— По крайней мере, это всегда лучше, чем когда его вообще нет. Слепой тоже может рисовать. Возможно, он может даже создавать поистине удивительные картины. Но если у него будет зрение, то и картины его будут лучше.
— А вдруг он, наоборот, будет подавлен тем, что увидит, и утратит былую остроту восприятия?
— Ты не про рассказ Енама говоришь? Среди его прозы есть что-то подобное. Про одного слепца, который вдруг прозрел. Он идет в город, но тут же теряется там и плачется людям вокруг, говорит, что совсем заблудился, и просит, чтобы кто-нибудь отвел его домой. Тогда какой-то про хожий советует ему: «А ты снова закрой глаза».
На Киена никогда не производили большого впечатления подобного рода афоризмы. Он не любил красивых слов, остроумных высказываний и парадоксальных фигур речи и считал, что они не отражают правду жизни. Однако, слыша такие слова, он каждый раз отвечал одно и то же: «Хм, занятно».
— Но я считаю, что тут Енам просто умничает. Конечно, слепец может не сразу привыкнуть и вначале даже заблудиться. Однако если он приведет к согласию чувства, которые у него уже были, и вновь обретенное зрение, то сможет ориентироваться еще лучше.
Киен раньше слышал об одном таком человеке. Олдос Хаксли в юношестве едва не ослеп, но впоследствии смог восстановить зрение благодаря операции и со всей душой принялся писать. Он не стал снова закрывать глаза.
— Диалектическое развитие?
— Ну конечно! Оно самое. Опора на одно лишь прямое восприятие и восхваление неведения в конечном счете приводит к отказу от себя.
Ее глаза светились. Киен вдруг увидел перед собой ту самую Сочжи, какой знал ее в студенческие годы. Он прикрыл глаза. После встречи с людьми, которых не видел долгое время, на душе всегда становится грустно, потому что все мы стареем, бережно храня в себе собственный образ в молодости. Юноша, постарев, превращается не в старика, а в старого юношу, и девушка точно так же становится не старухой, а старой девушкой.
— Киен?
— А? — он открыл глаза.
— Устал?
— Нет, просто глаза немного горят.
Киен потер глаза.
— Когда ты уезжаешь?
Он отнял руки от век и посмотрел вперед. Какое-то время перед глазами все еще было немного темно.