Я решился.
— Замолкни, Хло.
Она резко повернулась и вытаращилась на меня.
— Что?
— Прекрати болтовню, — загремел я. — Кончай свои расспросы! Не надо мне этот чертов хлеб ничем мазать! Ничем!
— Даже маслом?
Я вскочил и запустил в стену диванной подушкой. Хло не сводила с меня глаз. Когда подушки кончились, она сказала:
— Я прекрасно знаю, что с тобой творится. И ты сам в этом виноват.
— Что?
Только теперь она кое-как справилась со своей болтливостью. Хло с многозначительным видом повернулась ко мне спиной и завершила яичную церемонию.
В ожидании поджаренного хлеба с кофе я слонялся по комнате, подбирая диванные подушки и укладывая их на место. По ходу дела я нашел в диване двадцать пять центов, так что, в общем-то, бушевал я не совсем уж напрасно.
Я перестал кипеть одновременно с кофейником и маслом на сковородке. Хло притащила снедь в комнату, поставила чашки и тарелки на противоположные концы стола, в высокомерном молчании уселась с таким расчетом, чтобы маячить у меня перед глазами, и начала свои ш-ш-ш-икт ш-ш-ш-шик, ш-ш-ш-икапия с яичницей. Я поковырял вилкой кофе и уже собрался было хлебнуть хлебушка.
Когда выносить это молчание стало невмоготу, я, даже зная, что, возможно, ставлю себя в безнадежно проигрышное положение, в конце концов спросил:
— Что ты хотела этим сказать?
— Чем этим? — прикинулась она.
— Ты говорила, будто знаешь, что со мной творится, и что я сам во всем виноват. Что ты хотела этим сказать?
— Ты знаешь, что я хотела этим сказать.
— Не знаю. Если ты не прочь просветить меня, прекрасно. Если не хочешь — ничего страшного.
Она нахмурилась, сунув в рот свою яйцечерпалку, и молчала до тех пор, пока между нами не выросло нагромождение из неровных глыб безмолвия. Я посасывал хлеб, который Хло все-таки намазала маслом, и чувствовал, что начинаю — только начинаю — возвращаться к жизни.
— Я имела в виду твою раздражительность, — сказала Хло.
Я был весь внимание, но молчал.
— Ты такой, потому что не выспался.
И тут я впервые с момента своего пробуждения вспомнил, чем кончился вчерашний вечер — то мгновенное ощущение осознания, прокатившееся по разуму и не дававшее мне успокоиться почти до самого рассвета. Всю ночь на внутреннюю поверхность моего черепа, будто на экран, проецировались порнофильмы.
Я почувствовал, что начинаю краснеть. Заслонив лицо куском хлеба и чашкой кофе, я пробормотал:
— Не понимаю, о чем ты.
Хло взмахом руки в корне пресекла мою попытку развести словоблудие и сказала:
— Все дело в том, что ты на меня запал.
— Чепуха, — выдавил я и решился попробовать в последний раз и из последних сил: — не понимаю, о чем ты.
— И ты все время думал обо мне, — как ни в чем не бывало продолжала она. — О том, как я лежу с Арти Декстером в той же кровати, в которой ты спишь один-одинешенек, между тем как я — в соседней комнате.
— Не дури, — храбро сказал я в свою кофейную чашку. — Я уснул, едва моя голова коснулась подушки.
— Я слышала, как ты ворочался чуть ли не до рассвета.
— Я мечусь во сне.
— Странное дело: последние несколько часов ты не метался.
На это у меня тоже был готов ответ, но, похоже, я слишком набил рот жареным хлебом.
— Сноб — вот ты кто, — заявила Хло.
Я довольно долго бился с жареным хлебом, потом все же проглотил его и спросил:
— Чего-о?
Я удивился, и у меня было на это полное право.
— Сноб, — повторила она. На скулах ее горел яркий сердитый румянец. Я с изумлением заметил, что Хло, оказывается, все это время сдерживала неподдельную ярость. — Вчера ночью, когда ты взял меня за руку, у тебя была мыслишка завязать какой-нибудь роман. И тебе хотелось прийти сюда потом, когда мы уже разбрелись по койкам. Но ты этого не сделал.
— Э-э-э… — сказал я.
— Сначала я подумала, что ты робкий и застенчивый. И это показалось мне очень милым в каком-то смысле. Но причина была совсем не в том. Причина заключалась в твоем снобизме. Я спала с Арти Декстером, и ты решил, что для тебя я плоха, вот в чем дело.
— Да нет! — заспорил я. — Нет, что ты…
— Заткнись! — Хло поднялась на ноги. — Вот что я тебе скажу. Если ты думаешь, что я плоха для тебя, потому что я не девственница, — думай. Но если ты девственник, то, черт побери, ты для меня плох. А посему знаешь, что ты можешь делать? Убираться к бесам — вот что!
Ну что тут скажешь? Ничего.
Когда Хло нагляделась на меня горящими глазами и наслушалась моего молчания, она взяла со стола свою тарелку и чашку, отнесла их в мойку и завозилась там.