Врачи принялись задавать Джону вопросы на всех известных им языках, но в конце концов были вынуждены бросить это бесплодное занятие и ушли, оставив безглагольного своего пациента лежать и смотреть с неистовым напряжением в снежно-белый больничный потолок.
Много недель провел Джон в больнице, и в течение всего этого времени не прекращались попытки добыть какие-нибудь сведения относительно его прошлого, однако все безрезультатно. С течением времени как своим поведением, так и умственными способностями, которые он проявил, начав подобно учащемуся говорить умному дитяти, усваивать целые фразы забытой им человеческой речи, Джон показал, что его рассудок в настоящий момент достаточно здоров, несмотря на отсутствие каких бы то ни было воспоминаний о прошлом. Все, что произошло с ним до фатального удара по голове, оказалось начисто вычеркнутым из его памяти. Ничего он не помнил — ни родного языка, ни того, чем занимался до поступления в больницу, — абсолютно ничего. Врачи говорили о нем на своих ученых консилиумах, рассуждая о центре памяти, вдавленных пластинках черепа, нарушении нервных клеток и гиперемии головного мозга, но все их мудреные термины сводились к тому, что обсуждаемый пациент полностью лишился памяти и медицинская наука не в силах восстановить эту функцию. В течение томительных месяцев выздоровления Джон выучился читать и писать, но за восстановлением физического здоровья так и не наступило возвращение к нему памяти о прошлой его жизни. Англия, Девоншир, Бриспорт, Мэри, бабушка — все эти слова не будили в его мозгу никакого отклика. Прошлое скрылось в непроницаемой мгле.
В конце концов его выписали из больницы — человека, не имеющего ни друзей, ни профессии, ни денег, человека без прошлого и с неизвестно каким еще будущим. Даже имя у него стало другим, поскольку возникла необходимость придумать ему фамилию. Джон Хаксфорд ушел в небытие, а его место среди людей занял Джон Харди. Какие странные, однако же, последствия возымели порожденные табачным дымом медитации испанского дворянина!
Случившееся с Джоном стало в Квебеке притчей во язы-цех, предметом любопытства и пересудов, так что по выходе из больницы ему не пришлось испытать полнейшую беспомощность. Шотландец-промышленник по фамилии Макинли предоставил ему на своем предприятии место грузчика, и Джон не один год грузил и разгружал фургоны, получая за зто по семи долларов еженедельно.
Со временем было замечено, что его память, хотя и не сохранившая никаких сведений о прошлом, отличается поразительной остротой и цепкостью в отношении всего, что происходило с ним после несчастного случая. И вот с завода его переводят в контору, а с 1835 года Джон становится младшим клерком с окладом 120 фунтов стерлингов в год. С тех пор началось его неуклонное, уверенное продвижение по службе. В 1840 году он уже третий клерк, в 1845-м — второй, а в 1852 году становится управляющим всего предприятия, подчиняясь только самому мистеру Макинли.
Никто не мог назвать его выскочкой или пролазой, так как всем было ясно, что карьерой он обязан не протекции, проискам или счастливому случаю, но всецело замечательным своим достоинствам — прилежанию и трудолюбию. С самого утра и до позднего вечера он усердно трудился на службе, сверяя, проверяя, контролируя, своим рвением в работе всем подавая пример. По мере того как он поднимался по служебной лестнице, его заработки возрастали; это, однако же, не изменило скромного образа его жизни, если не считать, что достаток позволил ему более щедро помогать бедным. Свое назначение на пост управляющего он отметил пожертвованием тысячи фунтов стерлингов той самой больнице, в которой его вылечили четверть века тому назад. На житье он ежеквартально брал со счета небольшую сумму и продолжал обитать в той же простой квартирке, которую снимал еще в бытность свою складским грузчиком. Оставшуюся неистраченной часть заработка он превращал в капиталовложения.
Несмотря на материальное преуспевание, Джон был печален, молчалив и вел отшельническую жизнь. Его постоянно одолевали то какое-то безотчетное томление, то подспудная неудовлетворенность и неотступная тоска. Сиживая вечерами у камина, он, бывало, до пульсирующей боли в голове напрягал бедный свой покалеченный мозг в попытках проникнуть за тот занавес, что отделял его от прошлого, и раскрыть тайну своей юности, однако Джону Харди так ни разу и не удалось вспомнить хотя бы малый фрагмент из истории жизни Джона Хаксфорда.
Однажды дела фирмы заставили его поехать в Монреаль и посетить тот самый пробочный завод, хозяева которого склонили его покинуть Англию. Шагая по цеху рядом с мастером, Джон машинально, не сознавая, что делает, взял со стола квадратный кусочек коры и двумя-тремя ловкими движениями перочинного ножика придал ему конусообразную форму пробки. Его спутник выхватил это изделие у него из рук и, осмотрев быстрым, наметанным взглядом, заметил: