— Скажите, милейший, здесь ли находится недужная женщина? — спросил он.
Джон утвердительно кивнул, и священник вошел в дом, оставив дверь за собой полуоткрытой. Видя, что священнослужитель сразу проследовал во внутреннюю комнату, Джон пробрался в гостиную, где когда-то провел немало счастливых часов. Все здесь оставалось как в старые добрые годы, вплоть до самой пустяковой безделушки, поскольку у Мэри заведено было любую разбившуюся или сломавшуюся вещь заменять в точности такой же, так что комната не претерпела никаких изменений. В нерешительности он оглядывал помещение, пока не услышал доносившийся из внутренней комнаты женский голос, заставивший его подкрасться к двери.
Больная полулежала на кушетке, опираясь на подушки, ее лицо оказалось повернутым к Джону, когда тот выглянул из-за двери. Он чуть не вскрикнул, когда увидел ее, потому что это бледное, худощавое и милое лицо так мало изменилось и сохранилось таким же гладким, как если бы Мэри до сих пор оставалась той полудевочкой-полуженщиной, которую он прижимал к своему сердцу на бриспортской пристани. Спокойная, тихая и бескорыстная жизнь не оставила на этом лице ни единой из тех грубых отметин, кои служат внешним свидетельством внутренних конфликтов и душевного разлада; скромная грусть облагородила и смягчила его линии, а утрата зрения придала ему выражение умиротворенности, свойственное незрячим. Со своими серебристыми волосами, выбивающимися из-под белоснежного чепца, и ясной, добродушной улыбкой пожилая женщина казалась портретом прежней Мэри, но улучшенным и облагороженным посредством придания всему ее облику неземных, ангельских черт.
— Поселите в моем домике жильцов, — говорила Мэри священнику, который сидел спиной к наблюдавшему за этой сценой Джону. — Выберите из прихожан самых бедных и достойных людей, которые будут рады получить бесплатное жилье. А когда приедет Джон, скажите, что я ждала его до тех самых пор, пока не пришло время умереть, но что и в мире ином он найдет меня по-прежнему верной и преданной ему. Тут у меня остается еще немного денег — всего несколько фунтов, — и я хочу, чтобы их передали Джону, когда он вернется, — ведь он может испытывать нужду в деньгах. Скажите людям, которые здесь поселятся, чтобы не обижали его, а то он будет печалиться, бедняжка; пусть они передадут ему, что до последнего своего часа я была веселой и счастливой, незачем ему знать, что я когда-нибудь убивалась от горя, а то он тоже, чего доброго, станет горевать.
Все это Джон выслушивал, тихо стоя за дверью, и не раз ему приходилось подносить к горлу руку; когда же Мэри закончила говорить, и он подумал обо всей ее долгой, безупречной и непорочной жизни и вновь увидел обращенные к нему, но ничего не видящие дорогие глаза, мужество изменило ему и все тело Джона затряслось от громких безудержных рыданий.
И тут произошло нечто удивительное: хотя он и не произнес ни единого слова, Мэри вдруг протянула к нему руки и воскликнула:
— Ах, Джонни! Милый мой Джонни, ты вернулся ко мне!
Прежде чем священник смог понять, что происходит, двое влюбленных соединились в объятиях, обливаясь слезами и гладя друг другу седые волосы. Впервые за пятьдесят безотрадных лет сердца их наполнились радостью.
Трудно сказать, как долго предавались они этому чувству. Им самим представлялось, что совсем недолго. Священнику же их объятия показались настолько продолжительными, что он уже подумывал о том, как бы незаметно ускользнуть из этой комнаты, но тут Мэри вспомнила о его присутствии и о необходимости уважения к его сану.
— Мое сердце переполнено счастьем, сэр, — сказала она, обращаясь к священнику. — Хоть мне и не дано видеть моего Джонни — на то воля Господня, — но я могу представить себе облик его так же ясно, как если бы видела его воочию. Встань, Джон, и я докажу его преподобию, что не забыла, как ты выглядишь. Ростом, сэр, он такой, что макушкой достает до второй полки, а уж строен-то Джонни, что твоя тростиночка; лицо у него смугловатое, а глаза ясные и чистые. Волосы у него почти черные и такие же усы, но не удивлюсь, если теперь он отрастил еще и бакенбарды. Ну что, сэр, теперь-то вы понимаете, что я и незрячая вижу моего Джонни!
Слушая это описание и глядя на видавшего виды, седого как лунь старика перед собой, священник не знал, смеяться ему или плакать.
В конечном счете улыбка оказалась более уместной в данной ситуации. То ли в болезни наступил естественный перелом, то ли возвращение Джона послужило причиной ее прекращения, но с того самого дня Мэри стала быстро поправляться, пока совсем не выздоровела.