— Родион Гордеевич, тут к вам родственница рвется. Впустить?
— У нас оперативка через пятнадцать минут. И вы же знаете, я принимаю родственников после пяти!
— Она очень просит… Вы уж, пожалуйста, сделайте исключение!
В голосе Галины Игнатьевны прозвучали заискивающие нотки. Нет сомнения: за ходатайство ею уже получена мзда. Но доказать это невозможно, да и нужно ли? При той нищенской зарплате, которую получает ныне старшая медсестра, можно ли бросить в нее камень?
В нее — можно. Давно ли перестала быть пламенным борцом за «этичное отношение» к больным и родственникам?
А ведь давно. Уже года три, как на эту тему — ни гугу. Значит, три года назад сама начала брать.
— Ну, пусть войдет.
Родственница оказалась довольно молодой и разодета была…
Коробов затруднился подобрать сравнение. Хорошо была одета эта женщина. Элегантно. Ее кожаное пальто, густого темно-вишневого цвета, хотелось погладить рукой. Кроме того, она была красива. Нежная белая кожа, тонкие черные брови, темные, чуть вьющиеся волосы… Но вместе с тем было в ее лице что-то неправильное. В нем явно все было на месте — еще как на месте! — и в то же время чего-то не хватало. Чего?
Косметики. На лице молодой женщины не было ни грамма косметики. И все-таки оно оставалось красивым. Невероятна!
— Мой муж… Его почему-то привезли в вашу больницу… Помогите!
Большие темные глаза быстро наполнились слезами.
Неужели — любит? По-настоящему? И не бросит мужа, даже когда поймет, что полностью здоровой его психика теперь уже никогда не будет, а детей от него рожать нежелательно? Чудеса иногда случаются… Но очень редко.
— Мы сделаем все, что в наших силах.
— Только… Чтобы никто не узнал. Иначе с ним никто но захочет иметь дела, фирма прогорит, и…
Ускользнувшее было сравнение нашлось: она была одета как валютная проститутка.
Несомненно, для любви у этой женщины были веские основания. Но теперь их весомость резко снизилась, поэтому женщина и плачет.
— В нашей больнице очень строго следят за соблюдением врачебной тайны. Как фамилия вашего мужа?
— Малява. Малява Богдан Ефимович. Сегодня ночью… Он сжег все деньги, какие были в доме!
Слезы наконец хлынули из прекрасных темных глаз.
— Ну-ну, успокойтесь…
Придется слегка погладить ее по плечу. Это — самый действенный способ. Но выражение лица при этом должно быть строгим. Иначе неправильно поймет.
А пальто и в самом деле сшито из восхитительно мягкой кожи. Кожаное пальто — это шикарно…
Женщина достала из сумочки кружевной платочек, промокнула глазки, вытерла точеный носик.
— Посмотрите его, пожалуйста. Прямо сейчас. Я заплачу!
Оказалось, вместе с платочком леди Малява вынула из сумочки и блекло-зеленую бумажку с цифрами 50 в каждом углу. И теперь открыто, не таясь, протягивала ее Коробову. Совсем не так, как это делали лет пять назад. И бумажка не такая…
Значит, муж все-таки не все деньги сжег.
— Уберите это. За свою работу я получаю зарплату.
Только бы она не дозналась, какую. Иначе решит, что ее мужу конец: за такие деньги не вылечишь и кошку.
Коробов взглянул на часы. До оперативки — десять минут. Успеет?
— Ждите меня здесь. Можете пока снять пальто, вот вешалка.
В коридоре что-то глухо бухало. Потом послышались звуки электрогитар. Коробов вспомнил: группа «Отбойный молоток» записывает видеоклип.
Мужа красавицы готовили к санобработке. Лицо его показалось Родиону Гордеевичу знакомым. А особенно — голос. Господин Малява, не обращая внимания ни на санитаров, ни на только что появившегося в распределителе Коробова, пристально рассматривал видимую только одному ему картину на стене и время от времени повторял:
— Деньги — прах под нашими ногами. Зола, пепел. В пепел и обратятся… Сожги их, сожги! — крикнул он вдруг санитару, и Коробов наконец понял, почему голос Малявы кажется ему таким знакомым: это он вчера ехал в автобусе, одетый в великолепный кожаный плащ, он тактично хвастался своим знанием английского и поездкой — первой, должно быть, — в Англию.
В распределитель заглянул Бектаев, завотделением.