Второго он отмокал после первого и практически не покидал квартиру, но на жизнь в обиде не был, потому что, если посмотреть правде в глаза, жизнь все-таки продолжала улыбаться Гене. Улыбка, конечно, не сверкала зубами в количестве, кратном двум, четырем, восьми и шестнадцати, однако уголки губ были ласково приподняты вверх, а это, согласитесь, тоже греет душу.
А ведь еще двадцать девятого апреля, покинув квартиру Валерьянки, Гена был в полной уверенности, что счастья в жизни нет и быть не может. Он стоял под холодным утренним дождем, ежился и с тоской думал, что сейчас ему придется совершить последнюю в своей жизни ошибку — продать душу.
И ничего. Сделка прошла успешно, Гена получил такой кредит, что не смог бы его прогулять за всю свою жизнь, Авессалом посадил его на поезд и отправил в Москву.
— А оружие? — вспомнил Гена уже на вокзале.
— О боже, — воскликнул Авессалом. — Неужели я хоть раз не выполнил данных мною обязательств?
Гена пристыженно умолк, хотя подозрения не рассеялись, а даже наоборот — удесятерились. Впрочем, с такой суммой он мог бы нанять взвод отъявленных головорезов, вооружить их по последнему слову боевой техники и завоевать Европу и всю Южную Америку, так что вопрос вооружения сейчас так остро не стоял.
Прибыв в Москву, Гена, уже совсем успокоившись, хотел было пойти в какой-нибудь ресторан, дабы разогнать тоску, и даже добрался до «Будапешта», как вдруг понял, что у него нет денег. Гена тщательно обыскал себя в поисках хотя бы жеваной десятки, нашел только жетон на десять поездок в метро — и расстроился.
Подземка неожиданно вынесла его на станцию «Баррикадная», и уж как-то само собой вышло, что он выбрался из-под земли и направился к зоопарку.
Вообще-то он не собирался смотреть на животных, тем более что ни копейки у него не было, поэтому, потоптавшись с минуту у ворот зверинца, Гена на всякий случай еще раз обыскал карманы, ничего не нашел и побрел прочь, и вот тогда какой-то мальчик лет семи-восьми, вырвав свою руку из маминой, подбежал к Геннадию и сказал:
— Молодой человек, у вас что-то выпало из кармана.
— Авессалом, — прикрикнула на сына молодая и очень симпатичная мама. — Зачем ты пристаешь к человеку? Извините его, пожалуйста.
Гена, обомлев, проводил взглядом маму и мальчика Авессалома, посмотрел под ноги и узрел у мыска левого полуботинка билет.
Точно так же, не потратив ни цента, Гена приобщился к великой русской культуре в Третьяковской галерее, правда, одолел он ее к самому закрытию, и вышел из дверей музея, шатаясь из стороны в сторону: неокрепший организм столько прекрасного за один присест переварить не смог, и в себя Гена пришел только тогда, когда от переполнявших его чувств мочился на стену в какой-то подворотне.
Стало значительно легче.
Однако за этим противоправным действием Гену прихватил милицейский патруль. Милиционер в погонах старшего прапорщика мрачно попросил предъявить удостоверение личности.
Гена запаниковал, поскольку точно знал, что паспорт его остался у Валерьянки. Да и тот был старого образца. Он в отчаянии стал хлопать себя по карманам, отчего стал похож на уголовника, отплясывающего «цыганочку». Милиционеры плотоядно переглянулись.
И тут рука Гены скорей интуитивно, чем тактильно, ощутила, что во внутреннем кармане пиджака что-то есть. Надеясь, что это пачка долларов и сейчас все проблемы разрешатся с помощью изобретателя громоотвода, изображенного на зеленоватой банкноте, Гена углубился в недра пиджака и вытащил на свет…
Правильно, свой паспорт.
В результате выяснилось, что, судя по вышеупомянутому документу, Гена неведомым образом оказался не только гражданином России, но еще и прописанным в самом центре Москвы.
Старший патруля откозырял, забыв почему-то о противоправном действии, и вскоре Гена был дома.
Сегодня Гена чуть ли не с самого раннего утра путешествовал по Красной площади, слушал куранты, глядел на развод, постоял у Лобного места, обошел пару раз вокруг Василия Блаженного и снова встал у мавзолея в томительном ожидании.
Позади кто-то деликатно откашлялся.
Утро выдалось туманное и сырое. Таня открыла глаза и увидела нос. Нос то раздувался, то принимал исходные размеры, и только минуту спустя она поняла, что нос принадлежит Володе. Сама Таня тесно прижималась к Володиному торсу, потому что в окно всю ночь жутко сифонило, и теперь изо рта шел пар.