— Тогда, после аварии моего корабля, я потерял слишком много энергии и был почти на грани полного распада, — сказал Усс. — Зато теперь… — он шутливо превратил себя в атлета с гипертрофированной мускулатурой.
— Это всё от чая, — сказала она всё тем же насмешливым тоном. — Чай не пил — какая сила?
— Мне ТАМ будет очень не хватать этого удивительного напитка. Я к нему так пристрастился…
— Я дам тебе на дорожку из своих запасов.
— Сожалею, но вынужден отказаться от столь щедрого подарка, — Усс говорил, одновременно всасывая в себя чай через трубочку, и Любовь Владимировна старалась пореже смотреть на это противоестественное явление. — Я не смогу переместить в свой мир ваши материальные объекты.
— Ну хоть что-нибудь! — попросила она печально. — На долгую и добрую память…
— Память останется… — Усс выпустил из губ трубку и впервые за последние полчаса посмотрел хозяйке дома в глаза. — Во мне останется… А что я сам могу сделать для вас за вашу безграничную заботу обо мне? Я благодарю судьбу за то, что потерпел аварию поблизости от вашего загородного дома.
— Я тоже её за это благодарю… Вы подарили мне то, что я так и не смогла реализовать в себе до встречи с вами. Я никогда не любила детей и не хотела семьи, но как оказалось, инстинкт материнства не умер во мне с моим рождением…
Она отхлебнула уже остывающего чая.
— А как забавно ты тогда учился нашему языку! Ну совсем как земной ребёнок!
— И всё-таки… — сказал Усс настойчиво, — могу ли я что-нибудь для вас сделать? Мне не хотелось бы улетать неблагодарным…
Она грустно улыбнулась.
— В моём возрасте уже ничто не имеет цены, дорогуша. Молодость и красоту не вернёшь, а для женщины нет ничего более ценного.
— Молодость я вам, конечно, вернуть не смогу, — согласился Усс. — Я не волшебник. Однако…
— Усс, дорогуша моя, что может означать твоё ОДНАКО?.. — вдруг оживилась она.
— Я могу сделать другое. За это время я на вашем примере достаточно хорошо изучил человеческую анатомию и физиологию. Я излучаю нечто такое, что позволяет мне сделать это. И ещё я способен перестроить ваш организм, слепить из него облик женщины любого выбранного вами возраста и настроить его на режим поддержания этого образа.
— Ты шутишь… — она скептически улыбнулась. — Это же невозможно! За эти вещи обычно продают душу дьяволу!
— Как сказать… Я могу это сделать, однако…
— Опять ОДНАКО?! — звонко засмеялась она. — Усс, дорогуша, а ты, оказывается, большой интриган!
— Да… Иными словами, я подарю вам молодость ценой сокращения срока вашей жизни. Дело в том, что вы будете находиться в таком состоянии до тех пор, пока не выработаются все ваши внутренние жизненные силы. Вы согласны?..
Она посерьёзнела.
— Ты действительно не шутишь? Это была бы очень злая шутка с твоей стороны. И очень жестокая…
— Нет, — сказал он. — Я вполне серьёзно, и если вы согласны, мы могли бы приступить к делу прямо сейчас.
— Я не раздумывая говорю ДА!!! — Любовь Владимировна вдруг ухватилась за фантастическую идею. — Чего бы мне это ни стоило! Лучше прожить год в молодости, чем ещё десять лет в старости!
Усс по воздуху отплыл от стола и остановился возле её заправленной кровати.
— Тогда прошу! Сейчас я попрощаюсь и усыплю вас. Когда вы проснётесь, меня здесь не будет, а сами вы уже будете другой.
— Я спешу! — воскликнула она, неожиданно легко вставая со стула вместе со своим радикулитом. — Я очень спешу! В мои двадцать лет!
— Хорошо! — сказал Усс. — Двадцать так двадцать. Я помню ваши фотографии из альбомов…
…Её разбудило пение птиц. Они надрывались от летнего счастья, и Люба, ещё не открыв глаз, поняла, что это утро. В теле была необыкновенная лёгкость: не ныла радикулитным голосом спина, не подрагивала в ритме застарелого тика жилка под левым глазом, и даже не побаливала голова от постоянной мигрени.
Руки лежали вдоль тела. Люба положила их себе на грудь и почувствовала под ладонями два упругих бугорка.
По телу пробежал лёгкий озноб — обещанное чудо казалось слишком невероятным. Люба открыла глаза и рывком села на продавленной панцирной кровати.
Комната была пуста, на столе стояли две кружки и давно остывший самовар. Люба опустила взгляд и увидела, что её упругие груди яростно рвут заношенное старушечье платье. Она спрыгнула на пол, торопливо стащила через голову это жуткое рваньё, которое ещё вчера так любила, а сегодня уже ненавидела, и подбежала к пыльному трюмо, в которое не смотрелась неделями.