Иногда Антону казалось, что познакомились они еще в середине прошлого века, когда самого Антона не было и в помине… Конечно, казалось. Ведь не мог он увидеть той, настоящей, зимы с резвящимся, разгульным ветром, ворующим с балконов прихваченное морозцем белье; со сладковатым привкусом новогодних праздников, хранящимся теплым комочком где-то на уровне груди весь оставшийся год; со сказочными, изящными домами и деревьями; с покрытыми инеем березами…
Или все-таки мог?
Попрощавшись с охранниками, они вышли на заснеженную улицу.
— Люблю я зиму, — заговорила Кира Львовна, обращая к небу маленькую, чуть подрагивающую ладонь. Сверкающие в фонарном свете снежинки, мягко ложились на морщинистую руку и пропадали, словно по волшебству. — С детства люблю. Тогда мы еще на санках с горы спускались, снеговиков лепили и ни о чем больше не думали. Даже со своим стариком я зимой познакомилась. Молодой он был, безусый. Это теперь его без усов и не вспомнишь… — Она помолчала, а потом неожиданно весело продолжила: — Помню, справляли его шестидесятилетие, один из гостей поднимается и произносит: «Дорогой Виталий Григорьевич, сегодня ты разменял уже седьмой десяток. Можешь ли, наконец, сказать, чего бы ты хотел больше всего в жизни?». И знаешь, что он ответил?
— Нет, — сказал Антон.
— Он ответил: «Разменять свои шесть десятков на три по двадцать», — Кира Львовна весело рассмеялась, протирая лицо мокрой от снега рукой. — Великолепный был человек, необыкновенно милый и остроумный. А еще, году в шестьдесят четвертом…
Антон медленно двинулся вдоль по улице. Рядом, взяв его под руку, осторожно ступала Кира Львовна. Она говорила, и говорила, и говорила, не останавливаясь, не переводя дух; то улыбаясь, то изо всех сил стараясь скрыть волнение. Она говорила обо всем подряд, абсолютно уверенная, что доставляет собеседнику столь же великое наслаждение, сколь и себе. Поднимающиеся от ее рта клубы пара на удивление быстро таяли в морозном воздухе, и Антон неожиданно для себя вздрогнул, испуганно оглянулся, выискивая что-то на освещенной фонарями улице. Но позади оставалось все так же пусто.
На полпути к метро снег внезапно усилился, и тяжелая белая стена заслонила стоявшие по обеим сторонам улицы грузные престарелые здания.
Кира Львовна, продолжая рассказывать о «шестьдесят четвертом», заметно ускорила шаг. «Сейчас спросит, — подумал Антон, — обязательно спросит, не удержится». И она спросила.
— Как там твоя девочка? Не болеет?
— Не знаю, — ответил Антон, — не хожу я к ней больше. Времени нет.
Кира Львовна покачала головой.
— Обманываешь, — сказала она. — А я ведь как лучше хочу. Вот у нас со стариком тоже поначалу не ладилось. Я не знала, чего хотела, он не знал, поэтому и бегали друг за другом. Как дети.
— Позавчера к ней ходил, — признался Антон, смахивая свободной рукой нападавший на голову снег. — До ночи просидели… Вырвался насилу, сказал, что работы много. Поверила, отпустила.
— Ну и как она?
— Нормально, — Антон нахмурился. — Все нормально.
— Привет ей передавай, — Кира Львовна остановилась и посмотрела Антону в глаза. — Если припадок опять случится, ты «скорую» вызывай. Сам не лезь, только хуже будет.
— Не полезу, — пообещал Антон. — Весь день вчера себе клялся, что не полезу.
— Ты и в прошлый раз клялся, а чем все обернулось? Мне тебя в первую очередь жалко. Вдруг что случится?
Антон кивнул, но ничего не ответил.
Когда полчаса спустя Кира Львовна выходила из вагона метро, Антону показалось, будто белая снежная пелена неведомым ему образом проникла сюда, под землю, и невысокая фигура в длинном сером пальто удивительно быстро растворяется в ней, словно те клубы пара, давным-давно растаявшие на морозном воздухе.
Путей, ведущих к дому, было множество, но Антон, выйдя из метро и перебежав через дорогу, выбрал тот, что вел через парк.
Дорогу можно было не перебегать, а пройти чуть дальше, к новому, сверкающему неоновыми вывесками торговому центру. Там, взятый в плотное кольцо газетными, табачными, пиво-водочными и прочими палатками, располагался спуск в подземный переход. Выход из него находился вблизи от дорогого жилого комплекса, перед фасадом которого все еще стояла огромная, увитая километрами гирлянд новогодняя елка. Дом Антона был оттуда в двух минутах ходьбы.
Несмотря на это, Антон из раза в раз перебегал дорогу и шел домой через парк. Сквозь большие, ржавые, распахнутые настежь ворота; по скользким, отполированным гуляющими пенсионерами и молодыми мамашами дорожкам; мимо замерших в полете, покрытых снежными шапками каруселей и округлого маленького здания цирка с яркими расписными стенами; вдоль покатого берега пруда с вмерзшими в него, накренившимися катамаранами; и, наконец, через еще большие, окрашенные черным главные ворота. Путь занимал не менее четверти часа и являлся, наверное, самым длинным из ведомых Антону. Однако лишь этим путем он возвращался с работы изо дня в день. И лишь этот путь проходил через дом Вики — мимо ее подъезда, ее окон, ее балкона.