Антон даже толком не мог объяснить, почему каждый день в течение года он выбирает именно эту дорогу. Почему каждый день, проходя мимо, он смотрит на Викины окна и, не встретив знакомого взгляда, разочарованно вздыхает… Хотя желание Взглянуть на окна можно всегда списать на привычку, а разочарованный вздох — на вздох облегчения.
Он ненавидел Вику больше всего на свете! Она раздражала его, как никто другой! Она мешала спокойно жить, висела неподъемным грузом на шее, и не было ни малейшей возможности его сбросить. Если бы Антон мог, он пожелал бы ей смерти, перерезал туго натянутый канат безо всякого сожаления… Вот только он не мог. Не получалось.
Огромный, невероятной мощи магнит тянул Антона через парк, разрушая данные накануне клятвы.
«Никогда! Больше никогда!», — цедил он сквозь крепко сжатые зубы, но все равно шел. С каждым днем ярость становилась сильнее, и сильнее давило понимание собственного бессилия. «Девчонка! Она же просто девчонка!».
Скоро парк закончился, и впереди, освещенный тусклым оранжевым светом, появился тот самый дом. Это была серая пятиэтажка с пустыми, темными подъездами. Когда-то и Антон жил в такой же, но потом ее снесли, а всех жителей переселили ближе к окраинам. Недавно. Всего год назад.
С трудом вглядываясь в белую пелену, он рассмотрел перед вторым подъездом машину. «Скорая», — понял Антон, и злость постепенно стала утихать, пропуская стоявшее в очереди безразличие. Глухое ко всему, выдерживающее двадцатиградусный мороз.
Он никогда не говорил Кире Львовне, что «скорую» вызывали не раз. Не выдерживали, набирали короткий номер, в надежде покончить с этим навсегда. И машина приезжала, выбегали обеспокоенные врачи: девятнадцатилетняя девочка, не дай Бог, что-то случится. А случалось с пугающей частотой.
Проходя мимо «скорой», Антон бросил взгляд на водителя. Сегодня им был пожилой субъект в черной стеганой телогрейке и выглядывающей из-под нее клетчатой рубашке. Водитель курил длинную женскую сигарету, то и дело с наигранным отвращением сплевывая через открытое окно. В перерывах между затяжками он крутил ручку радиоприемника, отчего последний жалобно трещал и захлебывался популярными ныне песнями. Заметив Антона, субъект поспешно бросил сигарету в сугроб, а уже затем приветливо кивнул.
— Опять к твоей истеричке, — радостно сообщил он. — Давно говорю: забирать ее пора. Так ведь отец — врач, ни за что не позволит.
— Куда забирать? — удивился Антон.
— Ясное дело — в психушку, — хохотнул водитель. — В обычной больнице такие не нужны. У нас, например, даже коридоры все заняты. Не пройти, не проползти.
— Бывает, — согласился Антон. — У вас — это где?
— Там, — водитель неопределенно махнул рукой. — У нас и не такое бывает. Вот в прошлом году, например, один умник… Да ты читал, небось!
— Я считаю, нельзя ее в психушку, — спокойно проговорил Антон. — И в больницу нельзя. У нее отец, сестра. Позаботятся как-нибудь.
— С подобной заботой, — водитель скривился, — я бы и дня не протянул.
Антон хотел ответить, что тянуть на самом деле незачем, но его неожиданно окликнули. Когда он обернулся — точно на автомате; нога в сторону, голова вверх, — то увидел выглядывающую из окна четвертого этажа Алину — сестру Вики.
— Антон, — умоляюще позвала она. — Пожалуйста… зайди. Вика умерла.
Черт! Как же все это надоело!
Зачем он остановился? Зачем заговорил с водителем? Надо было молча пройти мимо, не глядя ни на окна, ни на машину. Хотя бы сегодня он мог посидеть дома. Перед телевизором, перед компьютером, слушая музыку или разгадывая кроссворд. Сегодня он мог выбрать короткую дорогу и не отвечать на телефонные звонки. Настойчивые, изводящие звонки… Нет, лучше просто выключить телефон. И если бы год назад он не встретил на улице Вику, не научил ее в минуты бешенства «маленькой, безобидной шалости», жилось бы сейчас куда спокойнее.
Антон опустил голову и побрел ко входу в подъезд. Его нисколько не волновала Вика, он шел только погреться.
Дверь квартиры оказалась распахнута настежь, и даже в коридоре пахло больницей. Прямо у входа ждала Алина, а позади нее с чашкой в дрожащих руках стоял Георгий Павлович. Они всегда стояли вот так: в дверях — бледная, осунувшаяся Алина, за ее спиной — глядящий с надеждой отец. Антона они воспринимали скорее как должное, чем как спасителя, и были абсолютно уверены, что он обязательно придет. При любых обстоятельствах.