Я догадался, к чему он клонит: старик решил прочитать мне мораль, что было так легко сделать, сидя в его кресле.
— Англичанин идет по улице по своим служебным делам — и вдруг становится жертвой грубого насилия. Он не знает, что доставляет ценности, но именно из-за них на него и совершается нападение. Ценности исчезли, и вы, Рирден, отказались помочь полиции найти их, хотя и знали, что в этом случае суд смягчил бы вам наказание. Такое упрямство сперва озадачило меня. Но потом, проделав некоторые расчеты, я все понял. Похитив бриллианты на сумму вето семьдесят три тысячи фунтов, вы, по-видимому, рассчитывали получить не более четырнадцати лет тюрьмы. При этом ваш ежегодный доход составил бы двенадцать тысяч триста пятьдесят фунтов стерлингов, не облагаемых налогом, что значительно превышает оклад королевского судьи, в чем любой может убедиться, наведя соответствующие справки. Вам, видимо, казалось, что ради такой суммы можно пожертвовать четырнадцатью годами свободы. Однако в задачу суда не входит забота о повышении гонорара грабителей за их злодеяния. Поэтому вам не следует обвинять меня в попытке урезать ваш ежегодный тюремный доход. Джозеф Алоис Рирден! Я приговариваю вас к двадцати годами лишения свободы в местах, предусмотренных для подобных правонарушений компетентными властями.
Я готов был поспорить, что Макинтош смеялся до коликов, когда узнал об этом приговоре.
Судья был прав, упомянув о малоприятной обстановке в английских тюрьмах. Та, в которую поместили меня, была просто ужасной. В приемном отделении толпились новички, томительное ожидание, казалось, никогда не кончится. Я чувствовал себя несчастнейшим существом на свете: двадцать лет за решеткой!
Мне было тридцать четыре года. На свободу я мог выйти в пятьдесят четыре, может быть, чуть раньше, если бы был паинькой, что было маловероятно. Любая комиссия ознакомившись с моим делом, вряд ли решилась бы отпустить меня на свободу раньше срока. Итак, двадцать лет в тюрьме.
Я с безразличным видом ждал, когда офицер на вахте ознакомится с моим личным делом.
— Хорошо, — наконец произнес он, — вот вам расписка в получении заключенного, — и отпустил моего конвоира.
В тюрьме человек перестает быть человеком. Отныне он — заключенный, зомби, статистическая единица, которую передают от одного тюремщика к другому под расписку, словно посылку с бриллиантами, только состоит эта посылка из мяса, костей, крови и кишок, которые положено периодически набивать, мозгов же заключенному иметь не положено.
— Давай двигай, — сказал мне офицер, — проходи вон туда.
Дверь за мной захлопнулась, я очутился в помещении, набитом разношерстной публикой. Здесь были самые разнообразные типы: кто в джинсах, а кто и в полосатых брюках и котелках. Все молча озирались по сторонам, подавленные, как и я сам.
Ждать неизвестно чего нам пришлось довольно-таки долго. Возможно, среди нас и были такие, что уже знали, как будут дальше развиваться события, но они помалкивали. У меня же на душе скребли кошки: я впервые оказался в английской тюрьме, и предсказания Маскелла насчет ограничений для особо опасных преступников начинали меня не на шутку тревожить.
Наконец нас стали выводить по одному, строго в алфавитном порядке. Выкрикнули и мое имя, и охранник повел меня по длинному коридору в кабинет начальства.
Заключенному никогда не предлагают присесть. Стоя перед сидящим за столом офицером, я отвечал на его вопросы: имя, место рождения, возраст, данные о родителях, род занятий. Офицер ни разу даже не взглянул на меня, для за него я был не человеком, а вместилищем статистических сведений. Он нажал на кнопку — и сведения потекли.
Мне велели выложить все из карманов на стол, после чего все находившиеся там предметы были описаны и сложены в специальный мешок. Потом с меня сняли отпечатки пальцев. Пока я озирался по сторонам, ища, чем бы вытереть руки, охранник приказал мне следовать дальше. Он привел меня в жаркую, наполненную паром комнату и приказал раздеться. Именно здесь я навсегда расстался со своей одеждой: вряд ли бы она считалась модной через двадцать лет.
После душа, несколько поднявшего мне настроение, я надел арестантскую одежду — серый фланелевый костюм жуткого покроя. Портной Макинтоша наверняка сшил бы лучше.
Потом меня отвели на медицинский осмотр, где признали годным для любой работы. Затем охранник снова повел меня по бесконечному коридору мимо камер и пролетов металлических лестниц.