— Но почему вас это беспокоит? — удивился я.
— Мне жаль, что вы не стремитесь облегчить себе жизнь, — пожал он плечами.
— Вы можете устроить мне перевод в другую тюрьму? — спросил я.
— Боюсь, что нет. Но если бы вы начали с нами сотрудничать, комиссия по пересмотру дел заключенных могла бы изменить к вам отношение.
— Не совсем понимаю вас, — сказал я.
— Оставьте, Рирден, — поморщился он, — вы все понимаете. Я имею в виду пропавшие бриллианты. Понимаете? Бриллианты.
— Я не видел никаких бриллиантов, — честно посмотрел я ему прямо в глаза, ибо это была чистейшая правда: ведь я и в самом деле их не видел.
— Послушайте, Рирден, — устало вздохнул Форбс, — нам доподлинно известно, что именно вы похитили бриллианты, и вы за это осуждены судом. Зачем же так упорствовать? Поймите же наконец, что на свободу вы выйдете уже дряхлым стариком. Игра не стоит свеч!
— Выслушивать вас — часть моего наказания? — спросил я.
— Можете не слушать, если не хотите, — фыркнул Форбс. — Я вас не понимаю, Рирден. Вы так спокойны! Хорошо, сменим тему. Скажите, как вы узнали, что в посылке будут бриллианты? Как вы узнали, кому их должны доставить? Это очень интересно.
— Согласен, но мне об этом ничего не известно, — сказал я.
— Вам ничего не известно, повторил за мной он. — Может быть, так оно и есть. — Он откинулся на спинку стула, открыл было рот, потом закрыл его и уставился на меня. Помолчав некоторое время, он вдруг захохотал. — О, нет! — приговаривал он, задыхаясь от смеха. — Этого не может быть! Вас не могли столь жестоко дважды наказать!
— Не понимаю, о чем вы говорите!
— Вы прибываете в Англию из далекой страны и спустя всего четыре дня совершаете дерзкое ограбление. Преступление явно кем-то подготовлено для вас, сами вы ничего не успели бы сделать за столь короткий срок. Я прав? Потом мы берем вас, но бриллианты уже исчезли. Где же они, спрашивается? Очевидно, их кто-то присвоил. Так не сделал ли это тот самый доброжелатель, который позвонил нам и послал анонимное письмо? Он присвоил бриллианты и сдал вас нам, Рирден! Ваш сообразительный дружок, Рирден, организовавший это дело, просто упрятал вас за решетку. Разве не так?
Я тяжело вздохнул.
— Что это! — воскликнул Форбс. — Закон чести среди воров? Не будьте глупее, чем вы есть, Рирден, ваш дружок продал вас за несколько тысяч вонючих монет, а вы его выгораживаете. Не надейтесь, что вам удастся отсюда выбраться, это совсем не просто. Я сообщу руководству о вашем упрямстве, и вы останетесь особо опасным преступником до конца срока. И даже начальник тюрьмы вам тогда уже не поможет. Вы можете быть замечательным, образцовым заключенным, но после того, как комиссия прочтет мой рапорт, ее уже ничто не смягчит.
— Я обдумаю ваши слова, — сказал я.
— Обдумайте их хорошенько, — сказал он. — И дайте знать начальнику тюрьмы, когда захотите меня видеть. Только не пытайтесь перехитрить меня, Рирден! Не тратьте попусту время и силы. Просто помогите нам отловить вашего дружка, и вас немедленно переведут в категорию нормальных заключенных. Я лично приложу все силы, чтобы комиссия сократила вам срок наказания. Вы поняли меня, Рирден?
Я сильно сомневался в его влиятельности: инспектор сыскной полиции — не бог весть какая величина в Скотленд-Ярде, и рассчитывать на то, что я ему поверю, с его стороны было довольно наивно. Форбс просто хотел выслужиться. А потом он наплевал бы на меня, и его не мучили бы угрызения совести: подумаешь, обманул мошенника! Какие могут быть церемонии с уголовником!
— Двадцать лет — большой срок, — сказал я. — У меня будет время серьезно обо всем поразмыслить, мистер Форбс.
— Вы не пожалеете, — сказал он. — Хотите сигарету?
Мне думается, что человек привыкает ко всему. Говорят, евреи привыкли даже жить — и умирать — в Дахау. Тюрьма, в которой я оказался, мало чем отличалась от концлагеря.
К концу первой недели моего пребывания там я уже привык есть не в камере, а в общей столовой. Тогда-то я впервые и обнаружил, что ко мне относятся с интересом и уважением. В тюрьме существует строгая кастовая система, основанная на криминальных достижениях и длительности срока заключения. Грубо говоря, получившие длительные сроки находятся на вершине иерархической пирамиды, где особо опасные преступники образуют элиту. Перед ними заискивают, их боятся и уважают: они вершат суды и командуют своими прислужниками.
Другая классификация преступников основывается на виде правонарушения. Грабители и профессиональные мошенники пользуются особым почетом, к ним приближаются «медвежатники» — взломщики сейфов. Осужденные за сексуальные преступления составляют низшую касту, их презирают. Честного вора уважают за трудолюбие и неприхотливость.