Я иду один по глубокой, выше колена, тропинке. На мне ватный армейский комплект, растоптанные яловые сапоги, цигейковая шапка. Морозно, но уши опускать нельзя — охотник обязан слушать ночь. «Вышка» стоит на опушке продолговатой стометровой поляны. Это грубо сколоченный из горбыля и обрезков фанеры ящик на высоких столбиках Сзади дверь, в сторону поляны — квадратное окно. Я тихонько забираюсь в ящик, ощупью нахожу скамейку. Проверяю, легко ли сбрасываются рукавицы, делаю проводку стволом в секторе обстрела. И все, больше ничего нельзя. Нельзя стучать, возиться. Нельзя курить. Кашлять, сморкаться нельзя. Можно только сидеть, слушать, смотреть. Четыре часа впереди. В мягкой, скорее даже вязкой тишине черно-белая тональность действует подобно японскому саду камней. Двести сорок минут одиночества. Возникают причудливые образы, бегут, струятся мысли…
А днем делать нечего. Чай, неторопливая беседа. И вот в сумерках, после второй философской ночи, наступил момент, когда можно поведать друзьям все, открыть тайники без опасения нарваться на саркастическую улыбку. Момент откровения, когда ты отпускаешь вожжи и никто не хлопнет по плечу: «Старик, круто берешь!» Жаль, что не было со мной диктофона, и многие потрясающие детали рассказа Валентина выпали из памяти.
Началось с ощущения беспокойства. Мне было шестнадцать лет, но по силе я уже мог поспорить со взрослыми мужиками. Башка работала как надо — понятия не имел, что такое головная боль. Спал как убитый. А тут, словно шар свинцовый засел в мозгу, и сон не шел. Жили мы тогда под Тамбовом. Я тихонько оделся и вышел на улицу. Луна куталась в облака. Какая-то сила подталкивала меня к лесу. И я пошел, хотя не только ночью, но и днем мы, пацаны, редко заходили в лес поодиночке.
Кто-то невидимый и неслышимый вел меня в темноте мимо ям и канав, словно поводырь слепого. Не помню как — очутился на большой поляне. Здесь в хорошую погоду тамбовчане резались в волейбол и потягивали пивко. Огляделся. Ни души. Внезапно глухие облака, нависшие над поляной, стали наливаться ярким светом. Потом из туч вынырнуло крупное светящееся тело и стало опускаться на середину поляны.
Мне показалось, что тело не столько светится, сколько окружено ореолом, и поочередно принимает форму то темного круглого хлебного каравая, то блестящего электрочайника — только парящего вместе с круглой подставкой. При переходе из одного состояния в другое тело больше всего напоминало старую фетровую шляпу с широкими полями. Я разинул рот: это не подходило ни под одно из явлений, ни под один из объектов, о которых я имел представление тогда. Болид, шаровая молния, вертолет… Все не то, сами понимаете.
Здесь начались чудеса похлеще. Тело замедлило спуск, а потом зависло на высоте метров пятьдесят. Сопоставив его диаметр с высотой деревьев, окружавших поляну, я прикинул: тоже не меньше полусотни метров. Воздушный корабль?..
От корабля протянулся к земле узкий, в полметра, сноп белого света, настолько яркий, что походил на столб из плотной материи. Ослепленный, я не сразу заметил другой луч, бледно-зеленый и не толще дужки от очков. Луч уперся в запястье моей левой руки, и тут же я услышал голоса. Но не извне. Напротив, голоса колотились во мне, как струи воды в пустой бочке.
— Это то, что нужно. Почти все генокоды совпадают.
— Ты смотри, где отыскался потомок нашего знаменитого реципиента из Эмполи.
— Две тысячи километров за пятьсот лет — мелочь.
— Ну что, берем у него? Да отключите наконец транслятор, Бога ради…
Голоса исчезли. Корабль покрылся струями светящегося газа, лучи погасли. Огненный полушар с неожиданной для такого крупного объекта резвостью сделал зигзаг вверх и в сторону. Он совершенно исчез из вида, будто растворился в ночном воздухе. И тут же меня стала обволакивать прозрачная тягучая масса, воздух, будто сгущенный до сметанообразного состояния. Я не верил своим глазам: корабль уже стоял спокойно на земле слева от меня, совсем близко, хотя предыдущий маневр уводил его в другом направлении.
Сгусток уплотненного воздуха вокруг меня превратился в довольно широкую трубу, через которую меня понесло к загадочному объекту. Впрочем, я не могу сказать, что был вовлечен внутрь корабля каким-то подобием пневмолифта. Ни давления, ни перегрузок, вообще никаких неприятных ощущений. Страха тоже не было.
…Очнулся я в тесном, белом, неправильной формы отсеке корабля. Я лежал на высоком столе, жестком и гладком. Рядом стоял пожилой мужчина в обычном сером габардиновом костюме, при галстуке. Лицо, прическа — все усредненное, примелькавшееся. Городской служащий типа инженера-коммунальщика или бухгалтера. Такие лица совершенно не запоминаются, их миллионы.