И все же многие из нас когда-то любили этот город. Сан-Франциско напоминал необузданную, эксцентричную, но по-своему милую девушку, любительницу прогулок под дождем, с серыми глазами и копной темных волос — гибкую, веселую девушку, способную смеяться не только над вами и вместе с вами, но порой и над самой собой. Мастерицу рассказывать разные необычные и милые истории. Девушку, которую хочется любить горячей, пьянящей любовью.
Но она не ценила эту любовь. Случалось, раздавала ее направо и налево, а теперь вот продает ее туристам. Она уже давно всего лишь пытается подражать самой себе. Фигура ее расплылась. Все, что она говорит, — механическое повторение заученных наизусть фраз. А цены за разные циничные, бесстыдные услуги она все более завышает…
Может быть, если вы родом из Дэйтона, Амарилло, Уиллинга, Скрэнтона или Кэмдена, этот город и покажется вам чудесным, потому что вы просто никогда не знали, каким должен быть город на самом деле. У Сан-Франциско была возможность исправиться, стать прежним, но он ее упустил и с тех пор катится под откос. Вот почему он нагоняет такую тоску на всех, кто знавал его в былые времена. Мы-то знаем, каким он был раньше и какой отвратительный выбор сделал. Он оттолкнул тех, кто любил его сильнее всех. Немногие пытаются сохранить в себе эту любовь. Но теперь все чаще в словах любви угадываются нотки неискренности.
ГЛАВА 8
Идти по остывшему следу — занятие порой жутко тоскливое, сопряженное со сплошными разочарованиями. Но на сей раз я бы этого не сказал. Расследование продвигалось весьма неплохо — возможно, потому, что нас было двое, и у каждого свои догадки, предчувствия, идеи, которые вместе уже составляли что-то.
Казуэлла Эдгарса мы нашли в Саусалито. Выглядел он фунтов на двадцать потяжелее, нежели на фотографиях. Жил он в невообразимом беспорядке — настоящем хлеву, хотя и в дорогом доме, принадлежащем костлявой блондинке, которой уже основательно перевалило за пятьдесят. Одетая в крайне тесные брючки, она все время весело, по-девичьи подхихикивала. По ее словам, Кэсси как раз собирается хорошенько потрудиться, подготовиться к персональной выставке, которую она для него организует. У них была музыкальная система, вполне способная разнести стены дома, будь он чуть похлипче. Дама щеголяла грязными лодыжками и немытой шеей; глаза ее, когда то черные, теперь слегка выцвели. Оба они явно чего-то наглотались — судя по их поведению, подозреваю, что какого-нибудь снотворного. В доме пахло как в старой прачечной. Все в этой парочке создавало впечатление неряшливости, безнадежности, даже безысходности и… опасности. Нетрудно было догадаться, что, продолжая вести такую непутевую жизнь, они рано или поздно устроят в доме пожар и будут визжать при этом от восторга, пока вдруг не обнаружат, что все выходы для них отрезаны. Она не переставая болтала о «бедном старине Генри», который, кажется, был ее мужем, но только я никак не мог понять, жив он или умер. В последнем случае вполне можно было предположить, что похоронен он прямо там же, во дворе, под сорняками. Эдгаре абсолютно ничего не знал о фотографиях, но без труда вспомнил о тех событиях:
— Ну, парень, это была какая-то сумасшедшая гулянка! А та киношная штучка — прямо настоящая лисица. Ну и лиса! Что, кто-то пытается прижать ее с этими картинками? Вроде бы вы этого не говорили, а?
— Нет. Не говорил.
— Сонни махнул свою официантку на высокую брюнетку, а потом он сгорел. Да, тяжелый способ зарабатывать себе на хлеб, парень, всегда может так обернуться — взял и сгорел. Где-то я об этом читал.
— Ну, спасибо, Кэсси — дорогуша.
Думаю, ни один из них не заметил нашего ухода, а если и заметил, то не особенно озаботился. Хотя в машине было тепло, Дэна поежилась.
— Вычеркните еще одного из этой команды, Дэна — дорогуша. До чего ж чудненько, вы не находите?
— Не надо, прошу вас, — едва слышно произнесла она.
— Да… как говорится, живут в тихом помешательстве.
— Трэв…
— Что?
— Пожалуй, эта терраса принесла несчастье всем, кто там побывал. Сонни Кэттон, Нэнси Эббот, Карл Абель… и Кэзуэлл Эдгаре.