— Что я могу для вас сделать?
— Я держала рот на замке, папа одобрил бы это. И, пожалуй, я не хочу окружать его никакой посмертной славой. Он говорил — дело это такое, что никому из вас и не снилось. Учил меня быть всегда осторожной и осмотрительной в знакомствах и не задавать ему вопросов. Я вот думаю: не могли бы вы поговорить с мистером Мендесом и объяснить ему, какого рода работу отец для вас выполнял. Пожалуй, тогда с наследством быстрее бы разобрались.
— Простите, но так поступать я не имею права.
— Я так этого боялась, — сказала она. — О Господи! А эта тупая полиция будет продолжать считать, что отца убил какой-нибудь ворюга, позарившийся на содержимое его карманов!
— Боюсь, что так.
Она изучающе смотрела на меня.
— Но, право же, как я могу убедиться, что вы именно тот, за кого я вас принимаю?
— Такого рода документов мы при себе не носим.
— Понимаю… Это было бы не слишком осторожно. — Но она все еще тревожилась. — А почему же вы не знали, что его убили?
— Со мной нельзя было связаться.
В общем, для меня картина была ясна. Конечно, вид у нее не очень-то — слишком жирная и лоснящаяся, да и в маленькой темной квартирке пахнет затхлостью. Но ведь она была его любимой дочерью. Чтобы заниматься шантажом, требовалось придумать какую-нибудь байку для прикрытия. Возможно, сначала у нее возникло предположение, что отец занимается некой секретной работой на благо своей страны, а когда она ему все это выложила, чего проще было и дальше подыгрывать ей в том же духе. И, само собой, она считала, что его прикончил коварный враг.
Нужно было найти верный подход. Склонившись к ней, я произнес:
— Джослин, думаю, что могу пообещать тебе — настанет день, когда обо всем можно будет рассказать.
По лицу ее покатились слезы, оставляя на бледных пухлых щеках мокрые следы, и она судорожно всхлипнула, издав какой-то лягушачий звук…
ГЛАВА 10
Мне нравилось, как Дэна слушает. Она не испытывала никакой потребности заполнять паузы вопросами — просто ждала, когда я продолжу. Видеть ее отчетливо я не мог. Она сидела у окна мотеля в темноте. Свет падал мне на локоть, бликами мерцал на серебристом кубке.
— Айвз любил красивую жизнь, — сказал я. — Он занимался фотографией в Мельбурне — просто как свободный фотограф, не связанный ни с какими редакциями. Модный фотограф, подворачивались разные возможности, и все такое. Как-то группа из Голливуда снимала там фильм. И ему разрешили поработать на съемочной площадке. Видимо, его снимки оказались чертовски хороши. Кинозвездам они нравились. Студия взяла его на работу, и он приехал сюда. Было это восемь лет назад, девочке тогда исполнилось двенадцать. Так он проработал года четыре; все шло хорошо, он преуспевал, жил в достатке. Потом что-то произошло. Могу предположить, что он попал в «черный список». Впрочем, вряд ли стоит докапываться, что же его погубило. Девица говорит — ревность и зависть коллег: слишком хорошим мастером был. Он переехал сюда, в Санта-Роситу. Устроил у себя дома фотостудию: снимал свадьбы, вечеринки, торжественные вечера, делал портреты. Очень мило для прикрытия. Она считает, что у него в городе был еще какой-то опорный пункт. А как она им гордится! Гордится этим циничным сукиным сыном, со всеми его спортивными автомобилями, прекрасным домом и экономкой.
Я поднялся и смешал нам коктейли.
— Она показала мне вырезки из газет — все, что о нем сообщалось. Он отправился в какую-то поездку — куда, она не знала. Отсутствовал два дня. Потом вернулся, снова куда-то вышел, пообещав вернуться не позже чем через час. Это было десятого декабря прошлого года в десять часов вечера. Его машину с запертыми дверцами нашли на Верано-стрит. А самого его обнаружили футах в ста от машины, позади товарного склада, с проломленным черепом и пустыми карманами, наручные часы тоже исчезли. Думали, что живым до больницы не довезут, но сердце у него билось еще пять дней. И насколько известно девице — никаких улик и зацепок. Никто не знает, что он там делал. Склад этот мелкий, ночью там пусто.