Я замурлыкала что-то на иностранном языке, не исключалось, что по-персидски. Содержание терлось около розы и соловья, который исходил похотью, будто невоздержанный владелец гарема.
Признаюсь откровенно: я отвлеклась нарядом. В этом сказывалось мое ординарно женское содержание. Довольная собой, я спрятала в массе волос железный тюльпан и подмигнула заведующему тайным сыском. Бек-Марузин скрежетнул зубами.
— Сюда мой секретариат, — приказал ему Примо.
Бек-Марузин трусцой побежал к золоченой двери. Надавив створку, просунул голову, что-то интеллигентно протенорил и отскочил, как пружинный чертик. Я заметила, что проклятый ищейка успел обшарить мои лохмотья.
Ойкнули створки с медальонами — кудрявенькими, как пасхальные барашки, юношами в нимбах. Я ожидала, что в отворенную дверь про-канканирует, держась под руки, шеренга вспененных бальных платьев, а вместо того просочилась унылая вереница невольниц, одетых униформенно да еще в одинаковых светло-блондовых париках.
Несмотря на все это, их неодновидность заведомо привлекала. Были тут внучки чалмоносного Востока с выпуклыми глазами ланей — этакие зачехленные Лейлы без Меджнунов, благородно-чувственные кареокие креолки, пленяющие нежной плоскостью лиц хрупкие гейши острова Кюсю и белотелые Сольвейг с преданным морским взором. Они расселись на изогнутых стульчиках, оправляя юбки над светящимися коленями, бурно шепча и переглядываясь. Я улыбалась с идиотски-снисходительным выражением бровей и прохаживалась, низко двигая втянутым задом, как матерая манекенщица на помосте.
— Ну-ка, Бек, разверни ее во всех ракурсах, — потребовал синьор Примо и для удобства обозрения запихнул под себя круглый пуфик.
Бек-Марузин жеманной щепотью взял меня за левую кисть, провел туда-сюда в нижегородской кадрили, а затем предложил выполнить несколько живописных поз, заимствованных из гонконгских журналов. Я продемонстрировала их без всякой обывательской конфузливости, после чего победоносно уперла руку в бедро.
Синьор Примо вдруг выкинул из-под ляжек удобный пуфик и повернулся к потрясенно-пятнистому секретариату.
— Что скажете? — напористо спросил он. — А нечего вам сказать, вот в чем дело. Такой компетентности вам и не снилось. Уж молчу про данные. Кентаврица, одним словом. Звать Венуся, то есть Венера. Имя соответствует, как видите. Так что царицей…
— Но, эччеленца!.. — встрял опасный очкарик.
— Ну, королевой…
— Прошу прощения, вы же всегда предпочитали демократическую терминологию.
— Тогда она избирается… э… массовой затейницей государственного торжества. Решение принято коллегиально. А теперь вон отсюда. Сейчас начнем, так и знайте.
С приглушенными всхлипами и сбоями каблуков секретарши гурьбой побежали к старинной двери, откуда на них целомудренно глядели юноши в нимбах.
Синьор Примо сунул руки в карманы байковых панталон и зашагал к лифту. Я от него не отставала. В кабине мерцала из-под ресниц намекающе сластолюбиво. Но диктатор мрачно молчал, словно перестал меня замечать. Лифт с двадцатого этажа полетел вниз. Выходя, мы едва не столкнулись с двумя серыми, крючконосыми — шлем, ремни, краги; серые волокли под руки лысого человека, мычавшего что-то и бессильно мотавшего опущенной головой. По плеши текла кровь, разбегаясь в морщинисто-мозаичных арыках и создавая на кумполе прихотливый орнамент. Примо участливо остановился. Две лысины — жертвы и властелина — выглядели рядом как дыни на натюрморте. На одном из тех, что заботливо предлагались мне в моей изначальной программе.
— Хоть в чем-нибудь ты признался, мой друг? — спросил диктатор избитого. — Погляди, как ты умотал ребят, еле на ногах держатся. Я не предполагал в тебе такого упрямства. И не стыдно… мы же с тобой в школе учились, Фредди…
Арестованный попытался изобразить умиление, но у него явно не получилось. Он насморочно захлюпал. Сквозь располосованную сорочку проглядывало будто в раздавленной смородине студенистое тело.
— Подследственный показал, что мать его отца продавала населению арбузные семечки, — внетонально стукнувшим голосом отчеканил правостоящий серый.
— Ах, вот как… — диктатор лукаво, словно бойкому шалуну, погрозил избитому Фредди пальчиком. Арестованный тихо плакал, повиснув на руках конвоиров.