Преодолевая течение, я чуть не врезалась в затопленную баржу, гигантским китовым туловищем торчавшую наискось от донной горизонтали. Я упорно вспарывала водную толщу, пронизанная однообразной музыкой размеренных взмахов, и в предрешенный миг вытолкнула себя на поверхность.
По-прежнему падал ледяной дождь, кряхтели и стонали во тьме деревья. Не было матовых бус над рекой, не желтел мириад тусклых окон, у берега не мчались изломанные отблески автомобильных фар. Я высматривала свой маяк в угрюмо шевелящемся столпотворении деревьев. Подгребла к черному берегу, встала по грудь в воде. Ноги тут же засосало до щиколотки, стремительная пена летела в лицо. Я ухватилась за кривые ветки, низко мотавшиеся над водой, вылезла на щетинистый бугор. Сделав шаг, упала в злорадно чавкнувшую грязь, выползла, как скользкое пресмыкающееся, и обнаружила, что на левом сандалии лопнул ремешок. Под хлещущим дождем я старалась соединить лопнувший ремешок с пряжкой; конечно, из этого не получилось ничего. И сделанное мною было по-людски бессмысленно: в безадресной и острой досаде я сняла обе сандалии, с мстительной энергией размахнулась и закинула в реку. Они врозь плеснули среди скачущих волн. И прямо здесь, посреди тьмы и ненастья, зашевелилась еще одна упорная мысль. Листая страницы памяти, я принялась следить за всей протяженностью своей диковинной эпопеи. Обретение себя под белой больничной простыней, исследование в зеркале своего отражения… Затем я оделась и вышла на улицу. По необычайной духоте, по раскаленным за день домам и медленно твердеющему асфальту можно было предположить окончание знойного июльского дня. Но сейчас несомненно октябрь-ноябрь: голые деревья, пронзительный ветер, студеный дождь. Сколько же неприметных чад Кроноса исчезло в чреве его, пока я обнималась с бронзовым красавцем, сидела на тумбе или ехала в автофургоне «Хлеб»? Условность времени до смешного меня смущала; угнетало болезненное беспокойство о целых месяцах (не днях!), потерянных в неизвестных антихтонных пучинах.
Я горестно переживала свое одиночество, свою жалкую беззащитность. Я продрогла, босые ноги окоченели. Безуспешно, как всякая иззябшая женщина, я пыталась запахнуть вымокшую рубашку. Где-то посреди непроглядного мрака, в мохнатой поросли черных холмов мигнул красненький светлячок, посылая сигналы, как корректирующий знак на полосе приземления. Это был знак неотвратимости. Обхватив себя крест — накрест под плечи, я всхлипнула и, подавляя отчаянье, спотыкливо поплелась в ту сторону.
Отсыревшие поленья пищали, желто-голубой огонь выскакивал спиралью из-за железной заслонки. Злобно колотили по крыше сучья, надсадным скрипом соревнуясь с ревущей над землею розой ветров. И казалось, что, подкравшись, кто-то непрерывно выплескивает на стекло ведро мутной воды. Человек каждый раз вздрагивал и оборачивался к испещренному дождевыми разводами окну. Переломленное чудище тени от его сутулого профиля ползло по стене. Лампа под красным колпаком стояла на подоконнике, и вздрагивающий поглядывал, как бы желая убедиться в правильности ее расположения. Длиннопалая рука делала нервное движение, будто собираясь еще приблизить к стеклу красный колпак, но признавала бесполезность этого намерения, угасающе замедляла путь и ложилась в нерешительности на клиновидную бороду.
— Какое яростное ненастье… Она не найдет… — тихо проговорил человек с бородой.
— Да ить в ентом ты первый будешь виноват, — заметил бодро ходивший по комнате небольшой бритый мужчина, одетый по-мещански безвкусно: клетчатые штаны, красный жилет, кургузый гороховый пиджак. — А ночка-то, промеж прочего, и впрямь окаянная… Добрый хозяин, ей-ей, собаку не выгонит…
Сутулый с бородой бледно улыбнулся:
— Ты увлекся игрой. Но роль сыграна и, может быть, этой ночью результат будет объявлен. Ты проявил способности лицедея, выведя на подмостки, как принято писать в специальных статьях, глубоко прочувствованный народный тип.
— Ну, Гордон, ты ведь тоже недурно изображал стареющего волшебника. В вишневом колете и плаще, на этом маскараде говорящих кукол и механических фигур, ты вполне импонировал одной растерявшейся особе. И даже подарил ей железную штуковину с предусмотрительно заточенным лезвием. — Тот, что в клетчатых штанах, мелко попыхивал сигаретой и, в противоположность остроносому с бородой, выглядел неунывающим и надеющимся на успех.