— Осознаю и беру всю ответственность на себя, — торжественно заявил Трэпп. Барнс повернулся ко мне.
— Ну что ж, для начала выясним, кто мог иметь доступ к дигиталису.
— Это не поможет, — сказал Фаррис. — Мы знаем, откуда он взялся.
— Наш посыльный, — подтвердил его слова Трэпп.
— Посыльный?
— Ну да, здесь, на этом этаже, посыльным работает пожарный на пенсии. У него больное сердце, и он держит бутылочку с дигиталисом в своем столе.
— Кто угодно мог отлить из этой бутылочки, — устало проговорил Фаррис, опять зевая.
— От азотной кислоты тоже мало толку, — продолжал Трэпп.
— В одном из чуланов хранилась бутылка с этой кислотой.
— Зачем? — удивился Трэпп.
— У Майлса Уиггинса, нашего бывшего художественного редактора, было хобби делать украшения. Кислотой он, кажется, чистил металл, — пояснил Фаррис.
— Почему он вас покинул? — спросил Барнс.
— По самой уважительной причине — умер в седле, прямо на рабочем месте.
— Естественной смертью, конечно? — осведомился Барнс.
— Сердце.
Барнс опять заглянул в свой сигаретный блокнотик.
— Десятую лучше сохраню на попозже, — пробормотал он и, поднявшись, проговорил: — Ну, нам придется начать с самого начала. Личные дела служащих, беседы со всеми. Кстати, если вы хотите сохранить все в тайне, нам придется как-то объяснить свое присутствие. Новые служащие?
Трэпп кивнул.
— Вы можете быть ответственным за новый заказ, крупный, секретный. У нас никого не удивит такая секретность. — Он повернулся к Фаррису. — Может быть, сделаем этого молодого человека вашим помощником? — спросил он, кивая в мою сторону. — Очень способный, но еще ничего не знает о рекламном деле.
— Спасибо, — фыркнул я.
— Такая будет у него версия, — согласился Трэпп. Она ему не очень нравилась.
Фаррис кивнул.
— Он сможет говорить с кем угодно, не вызывая подозрений.
— Есть еще внутреннее телевидение. Это им тоже поможет, — сказал Трэпп.
— Внутреннее телевидение? — заинтересовался Барнс.
Трэпп вдруг вскочил, затряс левой рукой и завопил:
— Клещ! Клещ!
— Ну и что? — не сразу понял я.
— Как что?! — орал Трэпп. — Смотрите, настоящий клещ! Пятнистая лихорадка Скалистых гор!
Я присмотрелся. Действительно, на запястье, рядом с часами, сидел клещ.
Фаррис быстро подошел и взял Трэппа за руку.
— Снимите его! — взмолился Трэпп.
— Если мы поднесем зажженную спичку, он отвалится, — сказал Фаррис.
— Снимите его!
Фаррис быстро вытащил спички и зажег одну. Потом осторожно поднес ее к клещу.
— Сейчас отвалится, — пообещал он.
Трэпп взвизгнул.
— Больно.
Фаррис убрал спичку.
— Ну вот, уже отвалился.
Трэпп начал подпрыгивать, придерживая себя за запястье.
— Черт возьми, вы меня обожгли! Найдите его! Найдите, и пусть его обследуют на пятнистую лихорадку Скалистых гор!
В следующее мгновение мы вчетвером уже ползали на коленях и искали клеща на пушистом ковре. В конце концов нашел его Барнс. У него острое зрение.
Я запечатал клеща в конверт и надписал: «Сделать анализ на пятнистую лихорадку Скалистых гор».
3
В начале одиннадцатого Барнс решил завершить дела. Фаррис провел нас по всем помещениям, и мы несколько удивились, как много людей работает вечером в воскресенье. Фаррис объяснил, что это связано с тем, что «Сейз Ком.» готовит на завтра большую презентацию для возможного клиента.
После экскурсии Фаррис оставил нас наедине с личными делами, которые мы добросовестно просмотрели.
Кроме того, мы узнали из документов, что раньше «Сейз Коммуникейшнз» называлась «Фаррис Лэйк и Мур», а потом ее поглотила компания «Финделл Индастриз». Финделл переименовал агентство в честь своего тестя, Харрисона Сейза. Лэйк и Мур ушли от дел, получив в виде компенсации по большому пакету акций.
Внутреннее телевидение раздражало Барнса. Из каждого потолка торчала линза. В кабинете Трэппа стоял большой телевизор с пронумерованной панелью. Эта система обещала значительно облегчить нашу работу, но Барнс посчитал саму идею подглядывания отвратительной. Несколько странная реакция, если учесть, каким бизнесом мы занимались.
Когда мы наконец вышли, Барнс заявил:
— Не нравится мне «Сейз Коммуникейшнз, инк.».
Я сочувственно пощелкал языком.
— Кем мы становимся, нацией муравьев? — громко проговорил он. — Неужели не останется индивидуальности, нетронутых уголков жизни, везде будут торчать телекамеры? И мы все будем стараться не жить, а выжить?