— У вас в селе когда-то была церковь. Вы не знаете, как найти то место?
— А чего ж его искать-то, — удивилась она. — Во-он горушка на берегу, видите? Там и стояла церковь-то.
«Горушка» оказалась пологим плоским холмом. Повсюду росли бурьян и крапива, а поднявшись наверх холма, я увидел млеющий на солнцепеке репей, малиновые цветы которого, казалось, излучали радугу. В синем небе над холмом с пронзительным криком носились черные стрижи. Как и сто, как и тысячу лет назад.
Какие-то полусгнившие бревна лежали неподалеку, и я сел на них. С горечью подумал, что когда-то на этом месте стоял прекрасный храм, а теперь лежат гнилые бревна и растет репей. И самое непостижимое заключалось в том, что храм разрушили осенью 1941 года, когда по российской земле катилась страшная война. На ее полях поседевшие от смертных усилий люди ложились под танки, шли на таран и закрывали собой пулемет; Тверь (тогда она называлась Калининым) была в руках у немцев, а здесь, в сорока километрах от передовой, другие люди, из НКВД, разрушали церковь, построенную семьсот лет назад! По их приказанию местные жители пилили и жгли иконы, уничтожали церковные книги. Зачем это делалось? И почему именно в то тяжелейшее время, когда Красная Армия повсюду терпела поражения? Поистине дьявольский умысел видится за всем этим.
В бурьяне на противоположной стороне холма виднелись остатки какой-то каменной стены, и я, поднявшись с бревен, направился туда, чтобы посмотреть, что это за стена — старинная или дело рук позднейших строителей.
Я испытывал странное возвышенно-экзальтированное состояние, в каком, наверное, находились жрецы майя и сибирские шаманы, напившись настоя мухомора перед жертвоприношением или перед камланием. Меня била нервная дрожь, и я словно бы обрел второе, внутреннее зрение, вызвавшее к жизни целый калейдоскоп картин и образов, ранее мною не виданных, но, как оказалось, хранившихся в подсознании. Однако я напрасно пытался запомнить их — они мелькали перед глазами с немыслимой быстротой и тут же исчезали, чтобы уступить место новым.
Трудно сказать, что было причиной этого. Видимо, на меня подействовало сразу множество факторов — и трудная дорога, и жара, и вид старинного села, о котором я узнал из летописи и по которому не раз ходил в своих мысленных путешествиях, и незримое присутствие на холме чего-то, что было одновременно и понятно, и непознаваемо, и дурманящий аромат заповедных трав, висевший в неподвижном воздухе как привкус медленно действующей византийской отравы.
Подхлестнутое целым шквалом новых ощущений, мое, и без того слишком живое, воображение заработало на всю мощь. И вот уже руины стены, до которых оставалось несколько метров, перестали быть руинами и превратились в каменный церковный притвор. Уже был слышен скрип петель железной дверцы, ведущей на паперть, когда мне вдруг сделалось дурно. Исчезла резкость в глазах — их словно заслонила беловатая дымка, и вслед за этим наступила полная темнота. В один миг я канул в беспамятную бездну…
Очнувшись, я увидел себя на обширном подворье, в центре которого возвышались двухэтажные деревянные хоромы, к которым примыкали многочисленные хозяйственные постройки — амбары, конюшни, коровники. Подворье окружал высокий дубовый тын с дубовыми же воротами. Сам я стоял у коновязи и чистил скребницей гнедого жеребца-трехлетку. На мне была холщовая рубаха до колен, перетянутая широким ремнем с медными бляхами; ремень отягощал меч в деревянных изукрашенных ножнах. Мои бедра свободно облегали тоже холщовые, но более грубой выделки, штаны, заправленные в высокие сапоги с загнутыми кверху носами. Все было другим, но я ничуть не удивлялся ни виду подворья, ни своему новому облику, ни тому, что меня зовут Григорием, и я есть никто другой, как отрок тверского князя Ярослава.
Между тем вокруг царила непонятная суматоха и раздавались крики. Что-то случилось то ли в хоромах, то ли за их пределами. Я пытался понять — что, но тут увидел бегущего ко мне Ваську Сороку, тоже княжьего отрока и моего погодка…
— Гришка! — закричал он издали. — Давай что есть духу к князю!
— Да что стряслось-то?
— Татары!
Придерживая на боку меч, я побежал вслед за Васькой.
Ярослав в сильном возбуждении ходил взад-вперед по горнице. Увидев меня, сказал:
— Скачи одвуконь на засеку к Тимофею. Скажи, что от Рязани идет Неврюй с ратью. С ним братец мой, Александр, — Ярослав криво усмехнулся. — По всему, пойдут на Переславль, там Андрей сейчас, но после могут ударить и на Тверь. Скажи Тимофею, чтоб глядел в оба, и будь при нем неотлучно. Не дай Бог, покажутся татары — палите костры и снимайтесь с засеки. — Подойдя к окну, князь ударил кулаком по наличнику: — Зачем, зачем я отправил княгиню с сыновьями в Переславль?! Погостили, называется! Что как татары перехватят?