— Бог даст, обойдется, — как мог, успокоил я князя.
Он быстро взглянул на меня и опять отвернулся к окну. Сказал:
— Скачи, не теряй время!
Взяв заводную лошадь, я поскакал к Тимофею. До засеки было верст двадцать, и я всю дорогу терзался неразрешимым для меня вопросом: почему так повелось на Руси, что ее князья воюют не только с врагами, но и друг с другом? Да ладно бы чужие князья, а то ведь родные братья! Взять хотя бы тех же Ярославичей. Пять братьев, все на своих уделах сидят, однако каждый норовит на великий стол забраться. По-старшенству, конечно, сидеть бы во Владимире Александру. Все на Руси знают князя и его тяжелую руку — как немца-то на Чудском поколотил! — ан нет, Батый отдал ярлык на великое княжение Андрею. А этот мастер смуты разводить. Татарских баскаков ни во что не ставит и тем вызывает гнев в Орде. А туг еще Александр сильно задел, вот князь и отправился в Сарай искать управу на брата. А у хана одна управа на все — рать. Потому и идет сейчас Неврюй на Русь, и чем все кончится, один Бог знает.
Кончилось погромом. Неврюй разорил Суздальскую землю, спалил Переславль, где, как и опасался Ярослав, полонил тверскую княгиню с сыновьями, но на Тверь не пошел, а вернулся с добычей в Орду. Так что я и Тимофей со своей заставой напрасно ждали татар. Когда стало ясно, что Бог уберег Тверь от нашествия, мы помолились за ее спасение, и я вернулся к князю.
Прошел год, и следующим летом Ярослав, который со времен Не-врюевой рати жил бобылем, призвал меня к себе.
— Готовь, Гриша, телеги да людей. Пойдешь по левому берегу и возьмешь дань с наших весей. А по правобережью я другого человека пошлю.
И я прошел по всему левому берегу Волги и везде брал дань. Грузил разными товарами и снедью телеги и отправлял в Тверь, а с остальными шел дальше. И через неделю добрался до Едимонова, последнего тверского села, лежавшего у самой границы с Москвой, что проходила по реке Шоше.
Собрав дань, я решил сделать в Едимонове передых и заодно помыться в бане, поскольку за неделю постоянных лесных переходов я и сопровождающие меня отроки сильно заскорузли от дорожной грязи. Именно желание похлестаться хорошим веничком на раскаленном полке и привело меня в дом пономаря местной церкви, ибо едимоновский староста заявил мне, что такого заядлого парильщика, как пономарь, не сыщешь во всей округе.
Пономарь встретил меня чуть ли не с земными поклонами. Для него я, княжеский гридень, был человеком столь же знатным, как скажем, княжеский боярин или тиун. Перед ними полагалось ломать шапку, что пономарь и делал, пока я не остановил его. На мою просьбу попариться он ответил немедленным согласием и тут же отправил жену и сына-подростка топить баню. А сам повел меня устраивать в дом.
Вечером мы с пономарем, оба распаренные до последней косточки, сели за стол. Он был уставлен всевозможными сельскими яствами, медовухой и настойками, и я уже присматривал среди посуды подходящий для себя ковш, когда из чулана, где топилась печь, неожиданно вышла девушка. Как оказалось, это была дочка пономаря. Держа в руках блюдо с горячими блинами, она остановилась у стола.
Я поднял глаза на девушку и обомлел. Сердце вдруг пропустило удар и забилось нервно и часто. Такой красоты, такого лица и таких синих сияющих глаз я не встречал даже на иконах. Встретив мой взгляд, девушка не отвела глаза, не потупилась, и я увидел в этих мерцающих безднах свое отражение.
И была ночь, и мы стояли с Ксенией под низкими летними звездами на волжском берегу и слушали шорохи близкого леса и загадочные всплески темной воды. Может быть, то плескались в речных заводях русалки-берегини, а может, таинственная рыба-сом всплывала из водных глубин, чтобы посмотреть своим холодным взглядом на звездное небо. Все могло быть. Но нас не пугали ни русалки, ни другие водные чудища. Это была ночь высокой любви, какая бывает только один раз в жизни или не бывает вовсе. Ничто не стесняло нас, а темнота придавала жестам, молчанию и словам ощущение святости.
— Я приеду за тобой. Ты будешь ждать?
— Буду, — отвечала Ксения. — Только не будет нам счастья, князь не разрешит тебе жениться на дочери смерда.
— Я упрошу князя, ты только жди!
Вместо ответа Ксения приникла ко мне, и я чувствовал ее готовность к самоотречению, к погибели и отступничеству во имя любви, и сам был готов следовать за ней во все огненные геенны, узилища и теснины…