Она отрицательно покачала головой.
— Не думаю. Ближайшая станция от нас в двадцати милях, и я слышала, как кто-то говорил, что поезда не ходят.
— Где же все-таки находится этот ваш городок? — спросил я женщину.
Она бросила на меня взгляд, в котором сквозило явное подозрение, и заметила:
— Вы, кажется, вообще мало что знаете.
Я промолчал, и, помедлив мгновение, она все же ответила:
— До Вашингтона отсюда миль тридцать по шоссе.
— Благодарю, — сказал я.
— Та еще прогулочка, — проговорила женщина, — особенно в такой денек. Похоже, скоро будет настоящее пекло. Вы что, в самом деле хотите отправиться туда пешком?
— Да вот думаю, — ответил я.
Ничего на это не сказав, женщина вернулась к приготовлению моего завтрака.
Вашингтон, по словам женщины, в тридцати милях отсюда, значит, до Геттисберга где-то миль шестьдесят. И у меня не было никакой уверенности, что я найду там Кэти.
Итак, Вашингтон или Геттисберг?
В Вашингтоне находились люди, которые должны были, имели право знать то, что знал я, хотя вряд ли они согласятся выслушать меня. У меня там среди высокопоставленных чиновников имелись друзья и просто хорошие знакомые, но мог ли я надеяться на то, что они меня выслушают? Поразмыслив, я решил, что среди этой дюжины с липшим людей не найдется и одного, кто отнесется к моей истории с полной серьезностью. Начать с того, что они просто не могли себе этого позволить в страхе перед тем градом насмешек, который неизбежно обрушится на них, если они мне поверят. В Вашингтоне, похоже, я ничего не добьюсь. Убеждать в чем-то этих людей — все равно, что пытаться прошибить лбом каменную стену.
Я понимал это, и все во мне кричало, что мне необходимо как можно скорее найти Кэти. Мир летел в пропасть, и в такой момент нам двоим следовало быть вместе. Кэти была единственным существом на свете, кто знал то же, что и я; она была единственным представителем человеческой расы, которому были понятны мои муки и который мог мне посочувствовать и протянуть руку помощи. Но дело было не только в ее сочувствии, поддержке или понимании. Я не мог забыть тепла и нежности ее девического тела, которые ощутил, когда нес ее на руках, или ее обращенного ко мне счастливого лица, на которое бросало отблески пламя в очаге колдуньи. Наконец после многих лет одиночества и многих женщин в разных диковинных дальних странах я встретил Кэти. Я вернулся в места своего детства, сомневаясь, имею ли на это право, не зная, что найду там, а там была Кэти.
Женщина принесла и поставила передо мной на стойку тарелку, в которой дымилась яичница с ветчиной, и я принялся за еду.
Неожиданно, когда я ел, в голове у меня возникла странная мысль, которая, несмотря на все мои старания избавиться от нее, никак не уходила. Я был уверен, что найду Кэти не в Геттисберге, а в Вашингтоне, прямо перед Белым домом, где она будет кормить белок. И это ни на чем не основанное убеждение росло во мне с каждой секундой.
В ту ночь, когда после аукциона я провожал ее домой, мы говорили об этих белках, и я попытался вспомнить, кто из нас первым затронул эту тему, но в памяти остался только сам факт разговора. Причем я был уверен, что в нем не было ничего такого, что могло бы хоть как-то объяснить, почему я вспомнил о нем именно сейчас. Однако, несмотря на все это, я был глубоко убежден, что найду Кэти прямо перед оградой Белого дома. Я также остро чувствовал, что должен спешить, должен добраться до Вашингтона как можно скорее, иначе могу потерять ее.
— Мистер, — прервала мои размышления женщина за стойкой, — откуда у вас столько царапин на лице?
— Упал, — коротко ответил я.
— Похоже, вы здорово расшибли голову. Как бы не было инфекции. Вам обязательно надо показаться доктору.
— У меня нет времени.
— Старый док Бэйтс живет совсем рядом, — убеждала меня женщина. — Он уже почти не практикует, так что очереди никакой нет и ждать вам не придется. Старый док, конечно, не Бог весть какой врач, но он сможет залечить вашу рану.
— Мне надо как можно скорее добраться до Вашингтона. Я не могу тратить время на такие пустяки.
— У меня в кухне найдется йод. Я могла бы промыть вам рану и залить йодом. Я найду чистое полотенце и обвяжу вам голову. Нельзя ходить с открытой раной, вы можете занести инфекцию.
Какое-то время она молча наблюдала за тем, как я ем, потом произнесла:
— Для меня это не составит никакого труда, мистер. Когда-то я работала медсестрой. У меня, наверное, с мозгами что-то не в порядке, раз я бросила такую работу ради того, чтобы хозяйничать в этой забегаловке.
— Вы говорили, что у вашего сына есть велосипед, — сказал я. — Он не согласится продать его?