Правда, Иван Иванович без раздумья предпочел бы Ривьере кавказское побережье Черного моря. Новый Афон, Гагры, Пицунда. Там проводил он в молодости каждый отпуск, знал каждую аллею, тропинку, дом отдыха и санаторий, рынки, пляжи, шашлычные, рестораны. Безрассудные студенческие каникулы, знойный медовый месяц. Увы, там сейчас шла война, под сенью пальм стреляли и чадили танки, из пляжных кабин и окон здравниц испытывали свою меткость снайперы. Разумеется, можно было бы отправиться в Крым. Но он был на грани гражданской войны: президент и парламент никак не могли поделить власть. И в довершение к этому из Дагестана пришла холера.
Иван Иванович подозвал гарсона, вновь заказал придуманный им самим коктейль — кампари, джин, тоник и много льда. Сделал пять-шесть глотков подряд, вытер платком несколько попавших на бороду капель. За соседним столиком две американские пары дружно хохотали над чем-то. Иван Иванович поморщился, отвернулся. Ох, уж эти янки — непосредственны, как дети. Во всем, кроме бизнеса.
«Кроме бизнеса», — подумал он и вздохнул. Ему не хотелось вспоминать сейчас здесь о делах, проектах, партнерах. Всему свое время. И место. Как липуча, однако, американская лексика. Бизнес. Чартер. Круиз. Мимо залива величественно проплывал океанский лайнер. Пассажиры разных классов высыпали из своих кают на борт. Наиболее экспансивные и сентиментальные приветственно махали руками тем, кого они видели на берегу. Иван Иванович вспомнил свою поездку на «Леониде Собинове» из Одессы в Батум. Два города, два мира, два уклада жизни, одно государство. Словно тысяча лет прошла с тех пор. Нет уже того государства. Разбежались города по разным странам. И сам он оказался в стране иной.
— Мсье, прикажете подавать буабез?
Иван Иванович обожал это блюдо. Особенно, когда оно было приготовлено, как здесь — из свежайшего улова, который совершался на ваших глазах, с изысканными ароматическими специями. Рыба разных сортов, омары, креветки, петушки, устрицы. Одним словом, Великая Морская Уха.
— Вино успели выбрать?
— Успел, успел. Дайте мне, пожалуйста, бутылку Chateau le Haut du Bois 19… года.
— Слушаюсь. — Гарсон наклонил голову, послушно улыбнулся. «Сколько же, должно быть, денег у этого русского? — думал он, направляясь в погреб. — Вино-то коллекционное. Бутылочка золотая. Более пяти тысяч франков. И сверх всего чаевых дает полтыщи».
Уже прошла неделя отдыха, но былого чувства свежести, бодрости, радости жизни у Ивана Ивановича не появлялось. Он просыпался с ощущением усталости. Стоило больших трудов встать, сделать несколько упражнений зарядки, принять душ. Настроение было необъяснимо подавленное, словно он только что потерпел в чем-то (в игре ли на бирже, в шахматах ли) сокрушительное поражение. Этому способствовала и его болезненная мнительность. То ему казалось, что у него рак предстательной железы, или хронический аппендицит, или стремительный инфаркт.
«Возраст, хочешь не хочешь, а возраст дает себя знать, — покорно думал он. — Совсем не мальчик, в клуб «шестидесятников» вступил. Все чаще хочется уединения, одиночества…» Вчера жена и дочь укатили на три дня в Париж. Он не возражал. Они впервые были во Франции, так многое хотелось посмотреть. И, разумеется, по магазинам пошастать. С ними он отправил и обоих телохранителей — Клочкова и Остапчука. Нечего им в этой глуши мускулы свои демонстрировать. Пусть проветрятся с дамами.
Сегодняшнее утро было неожиданно приятным. Он со вкусом, с удовольствием выкупался в море. Вставал он рано, в семь на пляже не было ни души. Солнце шаловливо прыгало по небольшим волнам, нежный ветер ласкал кожу. После легкого континентального завтрака два часа Иван Иванович играл в теннис с очень сильным инструктором. Потом вновь отправился на пляж. И в третий раз за это утро увидел ее. На ней было мини-бикини. Полулежа в шезлонге, она читала какую-то книгу. Бог ты мой, до чего же она была хороша! Вроде бы на первый взгляд ничего особенного. Курносая. Лупоглазая. Верхняя губа выдвинута над нижней. Это если смотреть в профиль. Но вот она поворачивается анфас, и происходит чудесная метаморфоза. Вздернутый носик задорно прелестен, обжигающие черные глаза распахнуты настежь, припухшие вишневые губы четко очерчены. Умеренно длинные ноги, хрупкая (но не инфантильная, нет!) фигурка, японская — едва заметные холмики — грудь. Иван Иванович любовался девушкой отстраненно, как картиной в музее. Еще бы — жена рядом, дочь на выданье… «А все же крутит лукавый, ох — крутит. Видно, не зря говорят: «Седина в бороду, бес в ребро». Ну, ладно, ладно. Подумаешь, велика беда. Посмотрю, мысленно пооблизываюсь. И все. Хоть и говорится в Писании, что если прелюбодействовал мысленно, то… Но все же невелик грех».