Она зачмокала губами — громко, странно, со стонами, причитаниями: — Ой, мама… ой, бля, сука… ух ты, ух ты, ух ты, хрен мооржовенький… — Колька чувствовал, как его всего обжигает, голова мчится каруселью, дрожит сладкой-пресладкой дрожью каждая клеточка — от пяток до ушей. Всего тебя крутит, выворачивает наизнанку. Вдруг — взрыв с ослепительной вспышкой. И ты, весь превратившись в сверкающую ракету, летишь — непонятно куда, и где, и зачем. И сердце переполнено сладким ужасом. И грудь стискивает неизведанный дотоле страх, что это звериное блаженство вот-вот кончится. «Еще, хочу еще!» — кричишь ты, и рычишь, и стонешь, и плачешь — необъяснимо, неудержимо…
А Борька-то, Борька заходился в восторге от онанизма… Несмысленыш…
Очнулся Колька от того, что кто-то сильно тряс его за плечо. С трудом разлепил глаза. Над ним склонился лысый.
— Подымайся, юный трахальщик, — прохрипел он. — Сопля, шкет, а туда же, ядрена вошь. Пошли, Марфа кличет.
Спотыкаясь, Колька побрел за ним. Ни Эклер, ни Джокера он в комнате не увидел. В углу прямо на ковре барахталась какая-то парочка, да за маленьким столиком у дальней стены, тихо переговариваясь, выпивали две девицы. «Сколько же я здесь пробыл? — тоскливо думал Калька. — Часы показывают десять. Вечера? Утра? Мать, наверно, с ума сходит. Плохо». В центральной комнате за столиком сидело шесть мужчин. Гляди-ка, разодеты, как министры, пузатые, с перстнями, в золотых очках. А денег-то, денег на столе сколько — и все «зеленые», марки, еще какие-то. В картишки дуются. Житуха!
Лысый потянул Кольку за рукав в небольшую дверь, скрытую в стене. За ней оказалась просторная комната с окном во всю стену. В неярких лучах московского солнца холодно поблескивал полированными боками внушительный письменный стол. Крышка его была затянута зеленым сукном, на котором стоял солидный бронзовый чернильный прибор — кавалер обнимал даму, слева от них высилась башня замка, в нее были вделаны часы. «Динь-дон», — пробили они мелодично и громко. «Четверть одиннадцатого. Целую ночь здесь провалялся», — с ужасом отметил Колька. За столом сидела женщина. Когда Колька вошел в комнату, она медленно поднялась и вышла на ее середину. Точь-в-точь манекенщица из загранки, каких показывают по телеку! Сама плоскодонка, ноги длинные и худые, скулы торчат, глазища навыкате и взгляд такой, будто говорит: «А ну, попробуй взять меня за руль двадцать!» Улыбнулась, вывернув пухлые губы:
— Хеллоу, Николай.
Голос был грудной, теплый, с хрипотцой.
— Здрасьте. — Колька тихо ответил, отвел глаза в сторону.
— Тебе у нас нравится?
Колька конфузился, молчал.
— Не мутит после вчерашнего? Выпей холодного пива, помогает.
Она потянула книжную полку, отворилась дверца холодильника (корешки были фальшивыми, накладными): «Пей, баварское, лучшее».
Блаженство. Зажмурившись, Колька жадно глотал холодную жидкость. Лафа!
— Полегчало? Ну вот, садись. Нам приятно, что все, с кем ты в контакте, хвалят тебя. Дружки твои, например. А Серафим, тот вообще в тебе души не чает. Ты, мол, и работник совестливый, и сын любящий. Похвально. Вот и Эклер рассказала мне, что ты хороший парень. Серьезный. Толковый.
Колька исподтишка разглядывал ее блейзер из тончайшей замши, строгую юбку, лодочки. Вот это да, баба — самая главная!
— Нашей фирме такие сотрудники нужны, — продолжала она. — Будешь четко и честно работать — будешь иметь все, что твоей душе угодно. И еще — все, что видишь, о чем тут узнаешь, — о том молчок.
— А что за работа-то?
— Порошочек вчерашний понравился? Вот с ним будешь дело иметь. Доставка. Встречи. Передачи. Джокер и другие введут тебя в курс. Ну как, согласен?
— Согласен, — протянул Колька негромко. Спросил: — Дело-то опасное? — Марфа усмехнулась, отошла к окну, закурила. Долго молчала. Наконец ответила:
— Как ты думаешь, сон — занятие опасное? А ведь многие во сне Богу душу отдают.
— Здорово, Николай батькович. — Швейцар Президентского отеля любезно осклабился.
— Здорово, Филимон, коль не шутишь, — отвечал без улыбки Колька. И, наскоро пожав протянутую руку, прошел к лифту. Швейцару что, он ничем не рискует, схватил свою пятерку «зеленых» — и гуляй. Пропустил в гостиницу постороннего? Кого? Этого молокососа? Да ничего подобного. Я отвернулся на секунду, он и прошмыгнул. Такие вот дела, господа-власти.
Колька поднялся на седьмой этаж. На условный стук дверь люкса открыл молодой, франтовато одетый кавказец.
— Чего тебе нужно, мальчик? — с насмешливым недоумением спросил он. «Говорит, совсем как русский, без акцента. А глаза, как два пистолетных дула», — подумал Колька, поежившись. Оглянулся по сторонам, коридор был пуст. «Черешни нет, могут подать ежевику», — внятно проговорил он слова пароля. Кавказец помолчал. С удивлением произнес слова отзыва: — Ежевику не ем. Предпочитаю фейхоа. Жестом пригласил Кольку в номер.