Ноябрь выдался холодный, промозглый. Неделями не было видно солнца. Почти каждый день шел снег вперемежку с дождем. Ветви деревьев покрыла тяжелая наледь, они не могли ее сдержать, ломались, с треском падали на стылую, покрытую гололедом землю. В домах было неуютно— топили еле-еле. Люди, особенно старики и дети, ходили и сидели в квартирах, скукожившись, набросив поверх свитеров и пуловеров одеяла и пледы. Свирепствовал грипп. Останавливались сотни заводов и фабрик, цены прыгали ежедневно, как проголодавшиеся блохи, и разгул инфляции праздновал беспредел. На окраинах некогда Великой Империи шли этнические войны, кровь лилась реками. Колдуны и предсказательницы обещали скорый приход антихриста и мучительный конец света. Высокооплачиваемые бодрячки-оптимисты из государственного TV уже который год уверяли обезумевших от беспросветного лихолетья обывателей в том, что «глубокий кризис, неизбежный при любых революционных изменениях, скоро закончится и наступит период действенной стабилизации…».
В подвале Петькиного дома в закутке за бойлерной собрались все вчетвером. Теперь собирались редко, хотя их «конференц-зал» был оборудован, как никогда — старый, но вполне еще сносный диван, пара потертых, однако бодрящихся кресел, стулья, столики (б/у, разумеется, но не рухлядь) и даже видавший виды ковер. И даже портрет в громоздкой золоченой раме. Аляповатый портрет — масло на холсте — Джона Ф. Кеннеди.
Колька появился последним.
— Забурел наш Николай, — смешливо сощурился Борька, ударив ладонью ладонь друга.
— Ничего не забурел, — возразил Колька. — В «Новоарбатский» заскочил, по пяти отделам прошелся, сорок пять минут как корова языком слизнула. Вот, Петька, держи. — Он протянул увесистую пластиковую сумку. — Накидай закусь в тарелки. А ты, Юрка, готовь рюмки да стаканы. Вот водка, вот виски, вот и джин.
— А тоник, тоник есть? — заискивающе протянул Борька. — Один он щас, знаешь, сколько стоит? Ууу!
— Не верещи. Есть и тоник.
— Гулять будем! — громко восхитился Борька.
— Зови бойлерщика, — приказал Колька.
— Кузьмича? Мигом! — Борька готов был сорваться с места, но Колька остановил его едва заметным жестом.
— Покличь Наташку с Любкой, скажи — я зову.
Кузьмич пришел сразу. Усы рыжие, нос — белорусская бульба, глаза по-детски ясные, синие, лоб лоснится до затылка, по бокам снежком запорошило. Молча поздоровался с каждым за руку, молча выпил стакан водки, молча занюхал квадратиком колбасы («мудреная, вся утыкана разноцветными блямбами»). Присел на краешек кресла.
— Да, Николай, — хрипло заговорил он. — Чай, мать болеет?
— Мама ничего, держится. А вот батя плох. Второй инфаркт свалил.
— Да, все хвори от настроения, — заметил Кузьмич и замолчал. Ему налили еще. Он выпил, поклонился и ушел, бормоча: — «Подфартило, значит. Малец — а деньгу, видать, лопатой загребает. Да…»
— Кузьмич чужие деньги считает, — неодобрительно отметил Юрка.
— Не то, — возразил Петька. — Скорее всего ему жаль, что в такие же годы, как наши, он сам не имел возможности сделать хорошие деньги. Вот мой отец преподавал в одном институте. А у него алименты. Так чтоб в другом институте не мог бы подработать — шиш с маслом. Не разрешали. Боялись, он Дюпоном станет, обогатится не в меру.
— Все основатели крупнейших американских состояний, — голос Юрки звучал мечтательно, ласково, — начинали вроде нас. Дюпон, Мелок, Форд, Рокфеллер… Вон и его дед, — он кивнул на портрет Кеннеди, — тоже небось мальчиком сапоги чистил.
— Наслушался, насмотрелся баек из Останкина, — презрительно скривил губы Колька. — Пушками все делалось, только пушками. У кого рука сильнее и глаз метче, тот и босс.
Появился Борька.
— Привел, — победно улыбаясь, сообщил он. Девочки скинули пальтишки, скромно уселись на свободных стульях.
— Давайте сюда, — коротко предложил Колька, согнав с дивана Петьку. — Сейчас я вам сделаю джинчик с тоником, питье потрясное.
Наташа и Люба, взяв бокалы, нюхали их содержимое, пробовали языком, переглядывались, хихикали:
— А вы что же, мальчики, не будете?
— Обязательно. И неоднократно, — ответил за всех Колька. Стаканы тотчас наполнились. Наконец, поддавшись уговорам, девочки собрались духом и медленно опорожнили свои бокалы. — Ну вот, а то ломаются как тульский пряник на ярмарке.
Закурили все, кроме Петьки. Разговор не клеился. Борька рассказал сальный анекдот. Никто не смеялся.