Наступил последний час. Эдельштейн совершенно успокоился, как это бывает с человеком, смирившимся со своей участью. Словно прозрев, он понял, что его ненависть к Мановичу тщетна и не делает ему чести. С новым сладким чувством умиротворения и всепрощения он сказал себе: «Теперь я попрошу то, чего хочу лично я, Эдельштейн. Если кому-то надо, чтобы ко мне примазался еще и Манович, то я просто не могу ничего с этим поделать».
Эдельштейн встал, выпрямился, расправил плечи и громко произнес:
— Вот мое последнее желание. Я слишком долго жил холостяком. Теперь я хочу женщину, на которой смогу жениться. Она должна быть ростом около пяти футов и четырех дюймов, весить приблизительно сто пятнадцать фунтов, иметь, разумеется, красивую фигуру и натуральные белокурые волосы. Она должна быть умна, домовита, практична, должна меня любить… это должна быть, конечно же, еврейка: но веселая, игривая, чувственная…
И тут вдруг мысли в голове Эдельштейна закрутились с бешеной скоростью.
— И вот что самое главное, — добавил он, чеканя каждое слово, — она должна быть… — как бы это получше выразиться? — она должна быть в чисто сексуальном отношении тем пределом, тем максимумом, которого мне хотелось бы и с которым я мог бы совладать. Вы понимаете, что я хочу сказать, Ситуэлл? Приличия не позволяют мне распространяться об этом более откровенно и подробно, но если вы хотите, чтобы я пояснил вам…
Послышался мягкий и в чем-то неуловимо сексуальный стук в дверь. Эдельштейн, посмеиваясь про себя, пошел открывать. Более двадцати тысяч долларов, два фунта паштета из куриной печенки, а теперь еще и это! «Я достал-таки тебя, Манович, — подумал он. — Вдвое больше того, что хочет и может мужчина, — этого мне, быть может, не следовало желать и злейшему врагу, но я сделал это!»
БОРИС ВОРОБЬЕВ
НОЧЬ ПОЛНОЛУНИЯ
Время давно перевалило за полночь, а Бренн никак не мог уснуть. Скомканная подушка как каменная упиралась в лицо, и он то и дело менял положение, стараясь лечь поудобнее. Но сна не было. То, что случилось сегодня утром на реке, буквально потрясло обычно хладнокровного Бренна, и весь остаток дня и уже добрую половину ночи он терзался неразрешимой, мучительной загадкой: что же все-такие произошло? Неужели утром он видел Нину? Этого не могло быть. Нина умерла пятьдесят с лишним лет назад по земному счету, еще до его возвращения из второй звездной экспедиции. И все же… И все же сегодня он видел ее — молодую, восемнадцатилетнюю, какой она была в тот год, когда они поженились. Говорят, что через определенные промежутки времени рождаются похожие люди… Но не до такой же степени! А ведь у сегодняшней Нины была даже родинка на правой щеке, темное, трогательное пятнышко, которое он так любил целовать..
Бренн в который раз стал вспоминать эпизод на реке.
В заповедник, в свой старый дом, он прилетел вчера, и еще в салоне пси-параглайдера представлял себе, какое это будет блаженство — ранним утром погрузиться в зеркальные воды еще не проснувшейся реки, пересечь наискось заводь и лечь на теплом песке под Обрывом. А потом, когда основательно припечет, нырять, нырять.
Все так и было. Переночевав под родной крышей, Бренн утром, захватив с собой полотенце и надувной матрац, спустился пологой тропкой на берег. Служащий дока, приняв его за туриста, предложил Бренну индивидуальный реслинг, но он отказался. Зачем ему этот современный механизм, когда у него имеется нечто другое? Пройдя вдоль дока, Бренн остановился у двери крайнего отсека. Нажал кнопки на панели, хранящей его код. Селитовые стенки шлюза с тихим шорохом раздвинулись, и вот оно, его сокровище — плоскодонная сосновая лодка, которую Бренн смастерил собственноручно.
— Привет, старушка! — сказал он, спрыгивая с настила на дно лодки. Весла и уключины были на месте, черпак тоже. Бренн вывел лодку из отсека и по широкой протоке, заросшей по обеим сторонам красным лозняком и рогозом, погреб на фарватер.