Дженнифер долго готовилась в своих апартаментах, примыкавших к его, готовилась с помощью служанки Хортенз. Наконец она, в прозрачно-туманной, но очень скромной ночнушке и пушистых тапочках, быстро вбежала, с развевающимися волосами, и, смущенно смеясь, прыгнула в огромную постель, где ее давно дожидался мистер Вули. Вела себя она так, будто у них это и в самом деле первая ночь, но мистер Вули был как раз из тех, кто охотно идет на такой лицемерный самообман.
Пробудившись, он обнаружил, что она спит в дальнем углу постели, совершенно голая. Осторожно прикрыл ее. Не просыпаясь, она скинула с себя простыню. Он аккуратно укрыл ее снова. Странно. Она вела себя как кошка, подумал он, опять засыпая. Разбудил его — теперь он это знал точно — отдаленный тоскливый вопль загулявшего кота. Мистеру Вули показалось, что он потерял чувство времени. Но за окнами было еще темно. Он услышал новый звук — что-то вроде громкого царапанья. К его ужасу, звук повторился. Мистер Вули сел, включил свет и тихонько вскрикнул, увидев на подоконнике руку, рука была единственная и находилась там как бы сама по себе. Это была рука его жены. Он ее хорошо видел даже с расстояния. Изящная ручка с обручальным кольцом. К тому же в постели жены не было.
Он позвал ее по имени, из каких-то неясных соображений — шепотом. Рука исчезла. Мистер Вули в следующее мгновение оказался у окна, высунул голову в прохладную ночь.
— Послушай, Дженнифер… — умоляюще проговорил он.
Она смотрела на него снизу вверх с расстояния примерно три фута.
— Куда ты идешь? — спросил он.
— Да просто выхожу.
— Но на чем ты стоишь, моя милая?
— Тут какая-то толстая лиана. Не знаю, как ты ее называешь.
— Кампсис укореняющийся, — услужливо подсказал он. — Очень старый кампсис укореняющийся, его посадил мой прадед.
— Возвращайся в постель, — сказала ему Дженнифер. — А то высунул голову и болтаешь о своих прадедах. Сейчас самая ночь. Расскажешь мне про своего прадеда завтра утром, когда будем завтракать.
Он послушно втянул голову обратно в комнату, но вдруг забеспокоился.
— Дженнифер…
Она опять посмотрела на него, ее узкие глаза поблескивали во тьме. Их разделяло теперь еще несколько футов.
— Что, мистер Вули?
— Достаточно ли он прочен, моя дорогая?
— Кто?
— Кампсис укореняющийся.
— Ну конечно. Возвращайся в постель, не то простудишься. И забудь ты про свой кампсис искореняющийся…
— Укореняющийся, — поправил он.
— Да какая разница! — вспыхнула она. — Ну, быстренько укореняйся в постели.
— О, какая ты остроумная! — восхитился он. — Милая, можно мне с тобой?
— Нет, нет, я скоро вернусь, дорогой. Ложись в постель, у тебя завтра много работы.
— Это верно, — согласился он. Но неохотно.
Мистер Вули, вернувшись в постель, уснуть не мог. Он думал об этом эпизоде у окна. Сейчас ему казалось, что он мог бы задать множество логичных вопросов в дополнение к тем, которые он задал, например: «Почему бы не воспользоваться лестницей?» Как он ее ни отгонял, утвердилась непрошеная мысль: в его жене есть что-то странное. И хотя в большой постели было тепло, он зябко поежился.
Может показаться, что наш мистер Вули, этот столп общества, вел себя до неприличия эксцентрично, бросался из одной крайности в другую в том, что касалось его жены, закрывал глаза на некоторые ее черты, даже забывал некоторые события, например, ее нырок с балкона, ее необожженное состояние после пожара в отеле «Монро» — но фактически он вел себя в точности как многие мужья, большинство мужей. Они женятся на каком-нибудь замаскированном чудовище — и вот все, конец, нет выхода, поэтому им приходится не замечать в жене как можно больше, а эти жены обычно выпячивают в себе самое плохое, чтобы смотрелось будто волдырь на ладони… Да, мистер Вули передергивался в своей постели. В своей собственной постели. Сна не было совсем. Он знал, чего боится больше всего — что услышит царапанье, когда Дженнифер будет подниматься по кампсису укореняющемуся. Или она вернется по лестнице, как и подобает христианке?
Нет. Она вернулась через окно. Когда просвет окна стал едва различим перед рассветом, она вползла обратно. Бедный Вули лежал неподвижно, плотно закрыв глаза, и притворялся спящим, потому что чувствовал себя не в силах заговорить с женой о ее поведении. Он не знал, что сказать ей, о чем спросить. А она была холодная, как лягушка. Холод просачивался по кровати от нее к нему. А она подбиралась к его теплу.