Лучше всего поступить с похмельем так, как нормальный мужчина поступает с девушкой, то есть встретить лицом к лицу и победить. Жизнь его коротка: возникнув утром, оно к вечеру заворачивается в саван. Тут можно выпить заново, да побольше, и пусть завтрашнее похмелье будет совершенно новым. Останавливаться на этом не обязательно, и лишь люди мелочные и неразумные станут доказывать вам, что эдак каждый день будет проходить под тенью похмелья. Да, конечно, зато каким веселым покажется каждый вечер!
Мистер Вули, невинная душа, проснулся с первым в своей жизни похмельем. Если б это похмелье можно было отделить от владельца и выставить в каком-нибудь зоопарке, оно бы из всех маленьких посетителей зоопарка сделало фанатиков, твердо уверенных, что алкоголь — яд. Но, к несчастью, отделить похмелье от мистера Вули было невозможно. Впрочем, сейчас он и не мог бы сказать, где граница между этим огромным, всеобъемлющим похмельем и его телом — и даже сохранилось ли у него тело, и если сохранилось, то… Он застонал.
Тут же рядом появился Бентли.
— Принести вам завтрак, сэр?
— Нет, нет, — едва слышно отозвался мистер Вули. — Вообще не упоминайте о чем-либо подобном. Никогда больше. Пока я жив — а это уже недолго. Со мной произошло что-то ужасное, Бентли. Я отравлен с головы до ног. Приведите врача, Бентли, ради, Бога, врача. — Он услышал приглушенное бормотание, неблагородные мысли Бентли: «Ну и ну. Яд, говорит он. Только уж не то, что ты пил, Вули, потому что мое ирландское виски — не ад!» А вслух он проговорил:
— Доктор Мэнникс уже здесь, сэр. Он в гостиной, сэр.
— Бентли вышел, а через минуту или две вернулся с доктором Мэнниксом.
— Доброе утро! — поздоровался доктор Мэнникс.
Мистер Вули испустил долгий душераздирающий стон.
Доктор Мэнникс сел, поправил пальцем свои очки с толстыми линзами. Он начал думать, и эти мысли сразу же передались в огромную раскалывающуюся голову мистера Вули.
«Вот это похмелье!» — в мысленном голосе доктора Мэн-никса не звучало ни капли сочувствия. «Ну, ничего странного, у него ведь оно первое за не такую уж маленькую жизнь. Интересно, что люди чувствуют в этом редком случае? Может, Вули теперь хоть немного научится смирению — этот самодовольный болван!.. Нет, но до чего же доходят люди, чтобы позволить себе загул. Вот этот, как ни удивительно при его скудоумии, придумал жену-ведьму, которая преследует его средневековыми заклятиями…»
— Ничего я не придумал, — простонал мистер Вули. Он просто не мог не вмешаться. Этот монолог весьма ему не нравился. Он так и сказал, прерывая себя охами и ахами, покряхтывая и поскрипывая зубами: —… А я монологи вообще не люблю, даже у Шекспира. Стоит какой-нибудь олух на сцене и говорит сам с собой… мне всегда хочется в него чем-нибудь бросить. Теперь приходите вы, и я должен выслушивать вашу болтовню!
— Я ни словом не обмолвился, — с холодным достоинством проговорил доктор Мэнникс. — Просто сижу и думаю.
— А я вынужден это слушать, да?
— Чепуха!
— Хорошо бы это было чепухой… — И он почти дословно пересказал мысли доктора.
На автора мыслей это произвело немалое впечатление. У доктора Мэнникса был научный склад ума, и он не мог не задуматься всерьез — что же происходит? А может быть, он что-то произнес вслух и не заметил?
— Ваш рот был закрыт, — сообщил ему мистер Вули, получив при этом огромное удовольствие — хотя страдания его нисколько не уменьшились.
— Это невозможно, — заявил доктор Мэнникс, — а значит, неправда.
— Задумайте число, — презрительным тоном предложил ему мистер Вули. — Закройте рот рукой, повернитесь ко мне спиной.
Доктор Мэнникс так и сделал.
— Семь… — медленно проговорил мистер Вули, потом: — Семьсот шестьдесят девять миллионов, триста семьдесят две тысячи, шестьсот двадцать семь. Ну, как?
Доктор Мэнникс опять повернулся к нему. Он отыскал свой носовой платок и вытер им наморщенный лоб. Затем протер очки. Мистер Вули слышал его смятенные мысли, налетавшие друг на друга и друг другу мешавшие.
— Я ведь слушаю, знаете ли, — предупредил он доктора. — И ничто не заглушает чужих мыслей, кроме крепкого алкоголя… в достаточных количествах. — Его желудок в ужасе содрогнулся при упоминании об алкоголе, и мистеру Вули стало хуже прежнего.
Доктору Мэнниксу предстояло принять трудное решение. Если он сдастся, если признает этот неестественный ужас, то уже никогда не будет прежним, не останется прежним и весь его мир, ибо само основание последнего начало рушиться у него под ногами.